href="ch2.xhtml#id157" class="a">[38] заверить вас в моем нижайшем почтении. Я не надеюсь, сказать по правде, что он справится с этим поручением так, как мне бы этого хотелось, и ему наверно будет невозможно изъяснить вашей светлости все мои чувства, которые и мне самому недостаточно хорошо известны и которым, ежели вы позволите это сказать, моя искренняя привязанность к вам придает каждый день нечто новое. Я буду очень счастлив, монсеньер, ежели для вас это не совсем безразлично и ежели вы относитесь с некоторой благосклонностью ко мне, почитающему и уважающему вас более, нежели кого бы то ни было: вы обладаете достоинствами, благодаря которым вам нетрудно снискать себе такого рода похвалу, но, помимо того, что весьма немногие выражают ее вашей светлости так неподдельно и так искренне, я полагаю, что вы не осудите меня, ежели я позволю себе время от времени напоминать вам о своем существовании и о том, что я всегда с крайним усердием готов смиренно служить вам. Как вы понимаете, монсеньер, все это означает лишь мое самое горячее желание быть всегда в добрых отношениях с вами в надежде, что и вы питаете самые добрые чувства ко мне.

С врагами нашими мы находимся не в столь добрых отношениях, но ведь и Фуенсалданья[39] и Энкенфор[40] не обладают такими приятными качествами, как вы; за вычетом сего мы живем с ними довольно мирно. Они, в свою очередь, отвечают нам таким же добрым согласием, все совершается как с той, так и с другой стороны крайне учтиво, и золотой век, о котором вашей светлости довелось слышать, по малому пролитию крови ничуть не уступил бы нынешней кампании, за исключением осады Алессандрии,[41] которую мы, несомненно, взяли бы, ежели бы одной весьма почтенной и известной вам особе[42] было угодно послать нам обещанное подкрепление. Я желаю вам, монсеньер, большей удачи и более значительных успехов; я твердо убежден, что, ежели фортуне вздумается хоть раз в жизни оказаться дальновидною, вы никак не сможете не преуспеть. Будь вы столь же набожны, как мы здесь, я бы вознес за вашу светлость горячие молитвы, но по природе своей вы, насколько я знаю, больше полагаетесь на присущую вам доблесть, нежели на молитвы добрых душ. Я не имею чести принадлежать к ним, но, по правде говоря, думаю, что я стал бы добродетельным, ежели бы мог тем самым вам в какой-то мере послужить, ибо твердо намерен засвидетельствовать вам любой ценою, что я пребываю с большим почтением, монсеньер, нижайшим, покорнейшим и признательнейшим слугою вашей светлости.

Гийераг.

Адресовано: Его светлости монсеньеру герцогу де Кандалю, главнокомандующему королевской армией в Каталонии. [Гербовая печать].

ГИЙЕРАГ — АББАТУ ДЮ ПИЛЕ

[1667?]

Господину аббату дю Пиле[43].

Милостивый государь,

Письмо ваше весьма красноречиво и было бы достойно всяческих похвал, не наткнись я на ваше злосчастное прийду; надеюсь, что на это прийду я отыщу у вас рязъяснения и что вы не ускользнете от ответа на вопрос, куда это вы столь быстро ийдете. Клянусь честью, вы не в ладах с грамматикой, а стало быть, и с господином Менажем[44], который, как вам известно, глава

Magnorum Grammaticorum[45].

Остается только вопрошать:

Куда прийдет этот несчастный?

Может быть, здесь ваше прийдет и сойдет, но если это прийдет еще хоть раз слетит у вас с языка, то я подам жалобу в Академию, а к человеку, говорящему прийдет, ни господин Мепаж, ни кто-либо другой и близко не подступит. Я сильно опасаюсь, что вы решили руководствоваться дурными примерами, — смотрите, не ссылайтесь на песенку, которая даже для господина Вержюса[46], как вы с ним ни дружны, послужила бы весьма слабым оправданием:

Вкус найду я в этих штуках тра-та-та,

Раз в Компанью я иду и в Акаста.

Так вот, сударь, если это «вкус найду» смехотворно, то ваше прийду просто плачевно. И, однако, хоть вы не идете, а ийдете, вы, оказывается, нет-нет да и зайдете к госпоже Л. Б., не помышляя о том, что я ведь могу и приревновать; ибо, хоть вы и уверяете, что навещаете ее раз в три недели, но у любовников свой счет времени, и на деле эти три недели обращаются в шесть часов, — конечно, если часы правильно ийдут, — а четверть часа, проведенныя с ней, растягиваются самое малое на сутки, — вот и выходит, что вы вовсе от нее не выходите.

Тогда как я в тот самый миг

В слезах зачах, увял, поник,

вы проводите время, укоряя ее тем, что имела дело со мною, а она — уверяет вас, что это было не делом, а безделкой, — стало быть, вы не погрешили против истины, сообщив, что свидания ваши заполнены разговорами обо мне. Уверяю вас, что, ежели этой зимой я прийеду в Париж, то, с вашего позволения, прийду к ней и, в свою очередь, найду такой же вкус в разговорах о вас, как я найшел в переписке с вами.

БУАЛО — ГИЙЕРАГУ

[Конец 1674]

ПОСЛАНИЕ V[47]

г-ну кабинет-секретарю де Гийерагу

о познании самого себя

Ты взыскан, Гийераг, способностью счастливой

Как говорить красно, так и молчать учтиво,

И должен ты меня советом умудрить:

Что делать мне — молчать иль вновь заговорить

И за писание сатир опять приняться[48],

Чтоб знали рифмачи — им есть кого бояться.

Лукавый этот жанр излюблен мною был

В те дни, когда еще не охладел мой пыл,

И рассудительным прослыть я не пытался,

И первый снег седин мне в кудри не вплетался.

Увы, совсем иным я стал теперь, когда

Мою запальчивость умерили года,

И доживаю я четвертый свой десяток[49],

И мне покой милей литературных схваток.

Пусть мечут на меня писаки тучи стрел,

Пускай Пеншен[50] — и тот настолько осмелел,

Что угрожает мне пером своим корявым, —

Состарившийся лев, я ныне кроток нравом.

На недругов вострить не стану когти я —

Прошла моя весна, а с ней и злость моя.

Не отравляет кровь мне больше желчь былая,

И виршеплетов я в