из облав её уже собирались отправить в гестапо, но личность была удостоверена свидетелями.

При этом в 1942 году отец Алексей был единственным киевским священником, отказавшимся служить молебен в честь дня рождения Гитлера. Летом 1943 года он не выполнил приказ властей об отселении с Подола и жил нелегально. Несколько раз его избивали немецкие патрули (что сказывалось на его здоровье до конца жизни), а осенью 1943 года даже попал в концлагерь на улице Артёма (сейчас – Сечевых стрельцов), но сумел бежать.

После войны продолжал служить в Покровской церкви вплоть до её закрытия в 1960 году, руководил её ремонтом. Затем служил в Крестовоздвиженской церкви и во Флоровском монастыре. Последние пять лет своей жизни являлся вторым священником в церкви Покрова Божией Матери на Соломенке.

После войны, в 1945 году, по просьбе церковного руководства отец Алексей составил записку на имя первого секретаря ЦК КПУ Никиты Хрущёва о своей деятельности в годы оккупации. Впервые она была опубликована в 1998 году в журнале «Новый Мир», через 53 года после её написания и через 26 лет после смерти отца Алексея в 1972 году.

12 сентября 1991 года институт «Яд Вашем» удостоил Алексея и Татьяну Глаголевых, а также их дочь Магдалину почётного звания Праведник народов мира. 8 октября 2000 года этого звания был удостоен Николай Глаголев, бывший у отца связным.

Попы живые, неживые и разновсякие

Поскольку Михаил Афанасьевич – потомок священников по обеим линиям и сын преподавателя Духовной академии, логично было ожидать появления в его произведениях православных священнослужителей. Они и появляются, но так, что, может, лучше бы и не появлялись. Отношение писателя к попам было не лучше, чем у Великого комбинатора к ксёндзам.

В «Белой гвардии» священники, как явление, появляются в трёх эпизодах.

Сначала возникает отец Александр. У Булгакова были свои причины относиться к отцу Александру с особым почтением. Именно он уговорил Варвару Михайловну Булгакову дать разрешение на брак Михаила с Татьяной Лаппа.

Поэтому священник охарактеризован в романе кратко, но без какого-либо негатива. Единственная подозрительная его черта – он «конфузится». Отчего и почему – пунктирно разъясняется в тексте романа, где священники упоминаются ещё дважды.

Во сне Алексей Турбин общается с вахмистром Жилиным, «заведомо срезанным пулемётным огнем вместе с эскадроном белградских гусар в 1916-м году на Виленском направлении», который рассказывает ему о своих беседах с Богом, в уста которого вложено следующее суждение:

«– Ты мне, говорит, Жилин, про попов лучше не напоминай. Ума не приложу, что мне с ними делать. То есть, таких дураков, как ваши попы, нету других на свете. По секрету скажу тебе, Жилин, срам, а не попы.

– Да, говорю, уволь ты их, Господи, вчистую! Чем дармоедов-то тебе кормить?

– Жалко, Жилин, вот в чём штука-то, говорит».

Поскольку, как учит нас атеистическая пропаганда, бога нет, значит, суждение это авторское.

Следующий момент, где упоминаются священники, касается парада в честь взятия Киева петлюровцами. Этот эпизод начинается с описания торжественного молебна в Софийском соборе. Обсуждение этого обстоятельства сопровождается характерным диалогом:

«– Позвольте, они же социалисты. Так ли я говорю? При чём же здесь попы? (…)

– Попам дай синенькую, так они дьяволу обедню отслужат».

Эти намёки позволяют предположить, что отец Александр не просто так конфузился – он стеснялся своего священнического сана (чего в жизни, конечно, быть не могло).

В своеобразном продолжении «Белой гвардии», пьесе «Бег», отношение автора к белым генералам существенно изменилось, а вот к священникам – ничуть.

В первых же строках появляется архиепископ Симферопольский и Карасубазарский Африкан, поданный в нарочито комичном, приниженном виде – он прячется от большевиков под видом профессора-химика с говорящей фамилией Махров, а потом бежит.

Между тем, прототипом Африкана был вполне достойный служитель церкви митрополит Вениамин (Федченков), чья биография заслуживает отдельного исследования (он эвакуировался с остатками Белой армии, но в 1948 году вернулся в СССР и занимал ряд митрополичьих кафедр).

Без всякого сочувствия поданы настоятель и монахи монастыря, где скрываются Африкан, Чарнота (под видом беременной дамы Барабанчиковой), Корзухина и Голубков. Между тем, им грозит вполне реальная опасность – красный командир Баев подозревает, что монахи подавали сигналы с колокольни, да и звонили колокола в связи с приходом белых…

«Паисий. Отче игумен! А отец игумен! Что ж нам делать? Ведь красные прискачут сейчас! А мы белым звонили! Что же нам, мученический венец принимать?

Игумен. А где ж владыко?

Паисий. Ускакал, ускакал в двуколке!

Игумен. Пастырь, пастырь недостойный!.. Покинувший овцы своя! (Кричит глухо в подземелье.) Братие! Молитесь!»

Этот фрагмент вызывает, разумеется, неприятие у верующих любителей Булгакова. Алексей Варламов (не просто писатель, но целый ректор Литературного института) защищает автора, указывая, что он мог и не знать о достойном поведении и мученической смерти многих православных священнослужителей.

Независимо от того, как оценивать позицию Булгакова в этом вопросе, в защите он всё же не нуждается. Тем более что мы точно знаем – он внимательно следил за ситуацией в Православной церкви, что заметно и по дневнику, и по такому шедевру булгаковской малой формы, как очерк «Киев-город». Там автор со знанием дела описывает совместное бытие трёх церквей – старой (РПЦ), новой («обновленцы», «живые попы») и украинской (УАПЦ). Ну и приходит к неутешительному выводу: «чем кончится полезная деятельность всех трёх церквей, сердца служителей которых питаются злобой, могу сказать с полнейшей уверенностью: массовым отпадением верующих от всех трёх церквей и ввержением их в пучину самого голого атеизма. И повинны будут в этом не кто иные, как сами попы, дискредитировавшие в лоск не только самих себя, но самую идею веры».

Мы не знаем, встречался ли в ту свою поездку Булгаков с отцом Александром, но даже если и встречался, то его мнения о церкви это никак поколебать не могло в силу причин, изложенных выше.

Своеобразным инописанием киевских попов являются католические прелаты и падре в «Кабале святош» и иудейский первосвященник Иосиф Каифа в ершалаимских главах «Мастера и Маргариты» («МиМ»). Они никаких религиозных функций у Булгакова не выполняют, а занимаются вопросами политико-идеологическими. Причём, если французские падре хоть как-то маскируют свою деятельность религиозной терминологией, то Каифа говорит на вполне светском языке. Правда, Булгаков вряд ли представлял, как именно должен говорить в такой ситуации раввин, но, видимо, сомневался, что специфический язык применим в беседе с игемоном, который, по должности, верит только в Цезаря и его легионы.

Кстати, а что там в московской части «МиМ»? Казалось бы – Сатана в городе, во всех церквях набат должны бить…