Твой всегда, твой вечно Юрий.»

Подошел трамвай. Веснушчатая вошла в него и села к окну. Он, переваливаясь и постанывая на стыках, помчался к Васильевскому.

От усталости щиплет глаза и тянет виски. За окнами мелькают разноцветными огнями вечерние улицы. Душе необыкновенно ясно и просторно. Будто в ней сорвали чехол с маленького колокольчика. И он стал звонить тихо и мелодично, вызывая непонятную тревогу.

Трамвай, взвизгнув, затормозил. Веснушчатая вышла из него и поежилась от холода. Из темноты нарисовалась фигура ее друга.

— Чего так долго?

Она не ответила. Какое-то неуютное чувство овладело всем ее существом. Во рту стало неприятно и сыро, словно она съела мышь.

— Не понял.

Она заправила рыжие волосы под шапку, глубоко вздохнула и постучала сапогом по снежной жиже. С минуту помедлила, потом круто развернулась и быстро зашагала к своему дому.

«Я бы сейчас совершенно по-другому читала свою Анну Каренину. Вот когда смогу, тогда… Нет, загадывать не буду. Юра сказал, что есть одна экспериментальная группа с интересным режиссером. Он, этот режиссер, спрашивал про меня. Вот весной получу диплом, и… Сколько интересной работы впереди!!! Только вот разработать бы правую ногу и руку.»

— Эльмира, на «велосипед»!

— Сейчас. Одену тапки.

«Трудно, трудно работать ногами. Но я должна, должна. Станислав Васильевич верит в меня. Я должна оправдать эту веру. Еще несколько поворотов колеса…»

— Эльмира, к тебе гости.

И много-много цветов… Юра держит ее за руку. — Мы выйдем отсюда втроем…

— Да что ты, Юра, говоришь?

— А что? С малышкой, сестренкой Петруши.

Она задумалась… Неужели никогда, никогда жизнь ее не станет реальной, такой, как у всех остальных? И захотелось реветь в голос, как голосят бабы от горя.

За окном февраль. Он уже разбух от близкого нашествия марта. Грустное лицо девочки. Она дочь женщины, соседки по палате. Девочка подолгу и пристально смотрит на Элю и все пытается с ней заговорить. Потом нерешительно подошла. Через несколько дней они уже сдружились.

— О, благородная Эльмира!

— Милая ты моя, как красиво твое обращение ко мне! Откуда ты взяла такие слова?

— Они к тебе очень подходят, поэтому и пришли мне в голову.

— Анечка, ты не грусти. Мама твоя уже выздоравливает, и все будет хорошо. Хочешь, я расскажу сказку?

— Хочу.

— Хорошо. Я тебе расскажу сказку вон про ту капельницу.

— Разве про нее можно что-нибудь рассказать?

— Можно, слушай.

Жила-была капельница. Она очень устала. Устала от больных. Устала целыми днями и ночами стоять на своей одной ноге. И пришла к ней мечта. Она захотела стать зонтиком. Да-да! Обыкновенным зонтиком. Чтоб вырваться, наконец, из больничных стен на свободу, на свежий воздух, на проливной дождь и распахнуть этому дождю навстречу свой купол-крылья.

Мечты-мечты… Капельница так хотела поиграть с дождем в «ладошки-считалки» и порезвиться с ветром. И на ходу нашептывать своему хозяину смешные истории. Другие зонтики стали бы прислушиваться — о чем это он? И тоже бы стали веселить своих хозяев. И улица наполнилась бы в шуме дождя тихим смехом.

А ночами зонтик пробирался бы из прихожей к кроватке с малышом и распускался бы над ней чудесным цветком с пышными цветными снами.

Вдруг капельница очнулась от грез. Ее поставили к маленькому мальчику, который почти умирал.

Она старалась изо всех сил… Она прокапывала ему вместе со спасительной жидкостью и свою мечту. Ворчал пузатый пузырек, недовольный крепостью лапок зажима. Но мечта была сильнее. Мальчик к утру почувствовал себя лучше и даже повеселел.

А наша капельница? У нее закружилась голова. Она покачнулась и упала. Да так неловко, что сломалась…

— Ой! — воскликнула Аня и нахмурила брови. — Ее починят?

— Нет. Ее переплавят и сделают на заводе из нее, что бы ты думала? — Не знаю.

— Ручку для зонтика! И осуществится ее мечта…

— Она будет счастлива? — Кто знает? Наверное…

Благородная Эльмира… И вдруг смешался день с ночью, тьма со светом, и встревожился больничный воздух. У Эли гибнет кровь, отравленная химией.

Сознание… Оно на некоторое время возвращается к ней.

«Что со мной стало? Какая я? Мне не дают зеркало. Я их понимаю. Они боятся расстроить меня. Совсем недавно я была человеком, женщиной. А сейчас? У меня разбегается взгляд и не работает правая рука. Я уже никто. Я — тень… Ариэль покинул эти берега и где-то крушит моим отчаяньем океан… Моя телесная оболочка тает. Конец этому — тлен. Остается душа.

Ты идешь ко мне со шприцем. Ты дежуришь сегодня, да? Мне нравятся твои веснушки. И уколы ты делаешь совсем не больно. У тебя розовые щеки и рыжие глаза. Глаза рыси… В тебе жизнь. Красивое слово ЖИЗНЬ. Я говорю это без зависти. Совсем наоборот — я любуюсь тобой.»

— Она вас спутала с другой медсестрой. Она ее полюбила и всегда ждет ее дежурства.

— Ничего-ничего. Я тоже сделаю укол не больно.

— Эльмирочка, дай руку.

— Смотрите, сколько цветов вокруг! Прямо тут, у моей щеки! Я лежу на лужайке, усыпанной цветами. Сейчас, ты только не уходи, я нарву тебе их.

Лилия Федоровна отводит ее руку от наволочки из ткани в цветочек.

После укола легкое забытье. Потом опять пробуждение и испуг.

— Юра! Юра!

— Я здесь.

— Юра… А вдруг ты меня уже не любишь такую? А только жалеешь? Меня жалко, да? Жалость убивает.

«Милый мой, один Бог знает, как я тебя люблю… Хотя я и молчу — ты слушай меня. Я смотрю на тебя, как тогда давно, на нашей свадьбе. Смотрю и люблю… Так случилось, потому что я долго была без тебя. Слышишь? Меня как будто кто-то зовет. Смотри мне в глаза и слушай, что я тебе буду говорить.

Юра, я скажу теперь самое главное, что очень давно хотела сказать. За свои 24 года я прожила настоящую, полную жизнь. Понимаешь? Прожила СВОЮ жизнь… Она мне, как подарок. Я ни о чем не жалею.

Наша любовь. И те розы на скамьях в далекой Уфе. Наш сын. Какое счастье, что он у нас есть! Я скучаю по нему… Очень! И еще… Да, я познала радости и огорчения сцены. Успела пробежаться по ее доскам… Многим не удается познать столько счастья даже за длинную жизнь!

Давай поцелуемся как на той далекой нашей свадьбе. Когда-нибудь мы — дети вечности — будем все равно вместе…

И не надо грустить. Все было здорово! Я люблю твои песни, твоя слава кружила и