– Но… вы тут совершенно оторваны от… цивилизации. Так не годится.

– Я не хочу никаких телефонов, – отказалась Глория. – Наши предки обходились без них, и я обойдусь.

– Это создает… неудобства!

– Только не для меня.

Она села в кресло на гнутых ножках и развлекалась, наблюдая за смущением Колбина. В роли ухажера он был неловок и забавен. Неужели правда вознамерился жениться? Ей невольно пришла в голову мысль о его гомосексуальных наклонностях. Сплетни о нетрадиционной ориентации Колбина не находили подтверждения, хотя упорно муссировались сотрудниками компании. Петр Ильич в упор не замечал женщин, в том смысле, чтобы реагировать на их красоту и сексапильность. И вдруг – взялся оказывать знаки внимания вдове Зебровича!..

Законы гостеприимства заставляли Глорию воздерживаться от смеха, который рвался наружу.

– Прекрасно выглядите… – выдавил Колбин, глядя куда-то в сторону. – Вам очень идет это платье. Гм… хм-гм…

Прочистив горло, он сделал еще ряд тривиальных комплиментов. Глория вежливо кивнула в знак благодарности. Сцена напоминала встречу чопорных англичан Викторианской эпохи.

Раньше Петр Ильич активно не одобрял манеру Глории одеваться и те вещи, которые она выбирала. Вряд ли ему на самом деле нравилось ее пестрое красно-желтое платье до пят, сшитое балахоном.

Из столовой послышался звон посуды.

– Не желаете ли отобедать со мной? – предложила она, внутренне давясь от хохота.

– С удовольствием…

Преувеличенно-восторженная интонация в его голосе и соответствующее выражение лица были настолько комичны, что Глорию прорвало. Она не вытерпела и засмеялась, – до слез, не в силах остановиться.

– Ха-ха-ха! И-извините, Петр Ильич… Ах-ха-ха-ха! Простите… Ха-ха-ха!

На самой высокой ноте в гостиную бесшумно скользнул Санта, застыл на пороге, выпятив грудь, и громогласно доложил:

– К вам еще гость пожаловал!

Колбин побагровел. Не хватало, чтобы его визит стал достоянием общественности. Явиться сюда мог разве только вездесущий и наглый начальник охраны, то бишь господин Лавров. Черти его принесли…

Останкино, вотчина князей Черкасских. XVII век.

Двое баб в старых сермягах[20]и лаптях, подоткнув подолы, собирали клюкву. Молодуха[21]и баба постарше, раздобревшая, но все еще подвижная и бойкая, все дальше и дальше забирались в сырой от торфяной влаги лес, перелазили через поваленные замшелые стволы в поисках наливных ягод.

– Тань, а Тань, – окликнула молодуха свою спутницу. – Кажись, заблудили мы с тобой.

Та не отвечала, ползая по мягкому зеленому мху, бросая в корзину пригоршни крупной спелой клюквы.

– Тань, а Тань! Боязно мне чой-то…

Огромные грибы с детскую головку остро неприятно пахли. Брать их было нельзя, – поганые. В маленьких озерцах поблескивала черная жижа. К ним не подойдешь, – зеленая зыбь колышется под ногами, вздыхает и охает.

– Говорят, посреди болота живут русалки и водяные, кормятся тиной и заманивают в топь таких, как мы, – дрожащим голосом пробормотала молодуха. – Им радость, а нам – погибель. Знаешь, сколь там мертвяков? Тьма!..

– Не ной ты, Нюрка, гляди, какая ягода. Словно кровь!

Татьяна махнула рукой в сторону склона, густо поросшего клюквой.

– Че там? – вытянула шею испуганная Нюрка. – Ни в жисть я так далеко не заходила…

Склон полого спускался к оврагу, на дне которого журчал ручей и торчали перегнившие ветки. От оврага несло падалью.

– Фу-ууу… смердит…

– Небось зверь какой утоп…

– Бежим отсюда, – ойкнула молодуха, хватая корзину с клюквой. – Бежим!

– Куда-а? Дурья башка! Без меня не выберешься…

Старшая осторожно, пробуя ногами почву, – не соскользнуть бы, – стала спускаться по склону к красной россыпи ягод. Все же оступилась и поехала вниз, взвизгивая от ужаса. Внизу ее поджидал зловещий оскал черепа и скелет в истлевшей одежде. То, что бабы приняли за ветки, оказалось костлявыми руками со скрюченными пальцами.

– А-а-ааааа! – завопила доселе храбрившаяся Танька. – А-а-ааа!..

Молодуха, решив, что та тонет, выломала ветку подлиннее и потолще, торопливо перекрестилась и бочком, бочком принялась спускаться.

– А-а-ааа!

Татьяна схватилась за палку с такой силой, что едва не свалила с ног свою спасительницу. Выбравшись из оврага, она опрометью кинулась куда глаза глядят. Только лапти замелькали.

– Тань, а корзина-то? – крикнула ей вдогонку молодуха.

Но баба, не оборачиваясь, неслась вперед. Под ногами хрустел валежник, брызгала из-под лаптей студеная жижа.

Нюрка поспешала следом. Запыхавшись, простонала:

– Постой… погоди… мочи нет…

Татьяна бежала, пока не споткнулась о трухлявое бревно и не рухнула плашмя на ярко-зеленую лужайку, которая прогнулась под ней, ухнула, чмокнула и заходила ходуном. Баба замерла, боясь пошевелиться. Не дай бог, не выдержит верхний слой почвы и она увязнет в трясине… тогда конец. Медленно, затаив дыхание, баба ползком двинулась назад, к земной тверди.

Тут подоспела молодуха, сдавленно вскрикнула, схватила ее за ногу, подтаскивая к себе.

– Держись… осторожней, не то вместе утопнем…

Выбравшись из опасной «лужайки», Татьяна перевела дух и огляделась. Куда их занесло? Вокруг простиралась угрюмая болотистая пустошь, кое-где вздымались островки, заросшие травой и папоротником. Небо заволокли тучи. Пахло погаными грибами, мокрой корой… и падалью.

– Смрадно опять… – пробормотала Нюрка.

– Пропали мы с тобой! Мертвецы нас отсюда не выпустят…

– Какие м-мертвецы?

– Неужто не видела? Там, в овраге?

– Господи Иисусе…

Они закричали, призывая на помощь то ли таких же собирательниц ягод, то ли всемогущего Бога, который вызволил бы их из этих бескрайних топей. В ответ на их крики не раздалось ни человеческого голоса, ни собачьего лая. На болота опускалась мгла. В темной дали, там, где пустошь смыкалась с низким серым небом, протяжно и жутко завыл неведомый зверь.

– Помирать неохота, – заплакала молодуха, размазывая слезы по грязному лицу.