Эва Крюгер.

Вот оно — его черно-белое доказательство. На случай если тела с пулей в голове будет недостаточно.

В меморандуме говорилось:

«Завершение планируется на конец первого квартала 200_. Последняя отправка клиенту 10.02. Демонтаж производства завершить к 13.02».

— Сирены! Ты слышишь? — умоляюще произнесла Симона. — Джонатан, пожалуйста, идем отсюда.

— Еще секунду.

Под меморандумом лежало несколько темно-желтых конвертов. В одном он нашел три Эммины фотографии на паспорт — такие же, как на фальшивом водительском удостоверении. Во втором конверте фотографий было больше. На них был изображен бледный блондин примерно возраста Джонатана. С обратной стороны тем же почерком, что и на конверте Эмминого письма, было написано «Хоффман». Джонатан внимательно посмотрел на лицо. Ханнес Хоффман. Отправитель меморандума Эве Крюгер.

— Прикрытие, — пробормотал он, вспомнив слово, которое подростком вычитал в одном из шпионских романов. Всё — прикрытие. Эмма — не Эмма. Амфетамин, замаскированный под ментоловые пастилки. Замаскировано вообще все. Он посмотрел на тело на полу. А Блитц? Кем он был, когда не был Блитцем?

Джонатан содрогнулся, представив масштаб обмана всего лишь на мгновение. Это была не одноразовая уловка. Эмма не подкупала африканских чиновников из министерства здравоохранения и не покупала медикаменты на черном рынке. Тут размах другой. На совершенно ином уровне. Это был мир стимулирующих наркотиков, присвоенных имен и искусно подделанных документов.

— Джонатан, пожалуйста. — Пальцы Симоны судорожно сжимали спинку кресла.

Сирены. Как минимум две. Он поднял голову, прислушался и понял, что звук приближается, причем с бешеной скоростью. Джонатан смел все бумаги со стола в кожаный портфель, стоявший тут же.

— Иди, — сказал он Симоне. — Я за тобой.

— Быстрее!

— Сейчас. — Он подтолкнул ее к выходу из кабинета. — Через заднюю дверь!

Симона убежала.

Джонатан стоял в дверях. Сирены выли уже совсем рядом с домом. Сквозь безучастную стену дождя доносились громкие голоса. Вместо того чтобы бежать из дома, он подошел к столу, открыл верхний ящик, схватил пистолет и засунул его за ремень.

Уже в холле он увидел полицейские машины, стоявшие у обочины, и бегущих к дому вооруженных офицеров. Впереди всех по гравиевой дорожке уверенно шел невысокий мужчина в черном плаще.

Полиция? А где же «скорая»?

Вопросы. Слишком много вопросов.

Джонатан пробежал через дом, догнал у задней двери Симону и, схватив ее за руку, потащил в сад.

— Куда мы? — спросила она, едва поспевая за ним. — Машина в другой стороне.

— О машине забудь. Туда нам нельзя возвращаться.

Когда началась грунтовая дорога, они не остановились, а продолжали бежать все дальше и дальше — в предгорье. Невзирая на ветер и дождь, Джонатан пробивался к ближайшему гребню. Задыхаясь от быстрого бега, Симона хрипела и ругалась, но не отставала. Когда в конце концов он обернулся назад, выяснилось, что они поднялись уже футов на четыреста, а вилла виднелась в полумиле внизу.

— Я больше не могу, — тяжело дыша, проговорила Симона. — Мне нужно передохнуть.

Вдруг Джонатан услышал Эммин голос, и на мгновение ему показалось, что он увидел ее, — в черно-красном спортивном костюме она стояла чуть ниже на склоне. Он схватил Симону за руку.

— Скорее, — поторопил он, — есть только один путь.

И, прижав портфель к груди, он повернулся и направился в горы.

Милли Брандт энергично шла по заснеженной дорожке, с обеих сторон которой тянулись живые изгороди. В лучшие времена она бы наслаждалась видами садов дворца Шенбрунн. Безукоризненно ухоженный парк напоминал об эпохе, когда король символизировал собой абсолютную власть — ей подчинялись и добро и зло.

Первое место, куда она отправилась по прибытии из Израиля, были именно эти дворцовые сады. Вместе с родителями и сестрой они целый день бродили по парку, поднимались к «Глориетте» — павильону, построенному в 1775 году императором Иосифом. И Милли, и ее сестра уже тогда обе были честолюбивы. Милли мечтала стать судьей. Тову привлекала карьера дипломата. И она достигла своей цели раньше, чем сестра. К двадцати пяти годам она вернулась в Иерусалим и нашла работу пресс-секретаря в МИДе Израиля. Вышла замуж, родила дочь и стала завсегдатаем вечерних новостей.

Однажды вечером Това и ее муж поехали на машине в Тель-Авив, чтобы поужинать в одном из прибрежных ресторанов. Настроение было отличное — всего несколькими днями раньше супруги узнали, что Това беременна вторым ребенком.

Понимая, что в ближайший год-два у них вряд ли найдется время потанцевать, они отправились на дискотеку под открытым небом. Около полуночи туда пришел красивый смуглый юноша по имени Насер Бримм. Он вышел на середину танцпола. Когда кто-то обратил внимание на его шерстяной пиджак, неуместный для жаркого весеннего вечера, было слишком поздно.

Потом полиция установила, что Това стояла рядом с террористом, когда он взорвал пояс со взрывчаткой Си-4, начиненный гвоздями, шайбами и болтами. Странно, но ее голова осталась неповрежденной и единственной частью ее тела, которую сумели найти.

Смерть унесла шестнадцать молодых мужчин и женщин. Еще двое ослепли, один потерял обе руки, и один остался полностью парализованным на всю жизнь. На самом деле людей погибло больше. Никто не учел зародившуюся в Тове новую жизнь.

— Госпожа Брандт.

Милли обернулась на звук бархатного голоса. В нескольких футах от нее стоял, улыбаясь, худощавый, интеллигентного вида человек. Она не слышала, как он подошел.

— Господин Кац?

— Увидел газету у вас в руках. Рад, что вы в точности выполнили наши указания.

Он предложил ей руку, и они, как семейная пара, неторопливо пошли по пустынному парку. Милли рассказала ему об экстренном совещании в охотничьем замке в венских лесах и о данных, полученных Мохаммедом Эль-Барадеи.

— Степень обогащения — девяносто шесть процентов. Вы уверены?

Милли подтвердила.

— А какова вероятность ошибки в измерениях?

— Если произошла ошибка, то впервые. Мне жаль, что я приношу такие вести. Но я подумала, это мой долг.

— «Каждый подданный должен служить королю, но душа каждого принадлежит ему самому».[28]Я убежден, что Шекспир был евреем, хотя и одинок в своем убеждении. — Он остановился, повернулся к ней и застенчиво улыбнулся. — Каждый хочет оправдать возложенное на него доверие.

Милли смотрела вслед удаляющейся фигурке. Ее пронизывал, наполняя отчаянием, холодный и колючий ветер. Она ждала, что ее похвалят, рассчитывала услышать прочувствованную речь о том, какие меры немедленно будут приняты, сколько тысяч человеческих жизней она спасла, но ничего такого он не сказал.