«Интересно, куда еще меня забросит? – думала Вика, жуя холодное тесто. – Закономерность пока не слишком воодушевляет».

Чтобы Алессия могла спуститься, Бенито пришлось слезть по веревке тем же путем, которым они забрались наверх, разобрать завалы перед внутренней лестницей и выбить ржавый замок. Это заняло у него больше часа. Успело стемнеть, и хотя вид на залитый огнями канал переворачивал душу, Вика подумала, что отдала бы всю окружающую красоту за теплый плед и тарелку горячего супа. В идеале – борща.

Бенито сразу сказал, что люди Папы могут вернуться. Он нервничал, торопился, подгонял Вику и сестру. Хладнокровие, с которым он действовал, когда они спасались от бандитов, сменилось нервозностью. Вика сказала ему об этом.

– Глупо было бы попасться сейчас только из-за того, что вы шевелитесь как дохлые рыбы! – огрызнулся парень.

«Его злит, что они обнаружили его укрытие, – решила Вика. – Явка провалена, и все из-за меня».

Бенито отвел их к жилому дому в паре кварталов от палаццо. По дороге Вика каждую секунду ждала, что на них набросятся из-за угла, но все прошло благополучно. Их маленькая процессия не привлекла ничьего внимания. Возле дома, выкрашенного в мертвенно-розовый цвет, Бенито набрал код, вошел в подъезд и сразу свернул вниз.

Дом, похоже, был не из благополучных. Воняло кошками и куревом, где-то наверху раздавались скандальные голоса. Спустившись по лестнице вниз, Бенито набрал код еще на одной двери, они вошли, и дверь за ними захлопнулась с неприятным железным клацаньем.

Как будто дом ждал их и наконец-то поймал.

Низкий потолок подвала давил, под ним все время хотелось согнуться, а еще лучше – лечь и поползти, как гусеница. В дальнем углу обнаружились столик и электрическая плитка, а на фанерных плитах, сложенных у стены, – свернутый в рулон спальный мешок. Похоже, Бенито заранее озаботился убежищами на все случаи жизни.

«Зачем?» – спрашивала себя Вика.

Ее тревожили и куда более прозаические вопросы. Остро не хватало туалета и зубной щетки, а уж о душе не приходилось и мечтать. Но Вика готова была вытерпеть все неурядицы, если бы у нее был ответ: ради чего? Что она будет делать дальше?

Бенито явился скоро. Он тащил пластиковое ведро, разогретую пиццу и несколько бутылок воды.

– Я люблю ходить в ведро, – задумчиво сказала Вика по-русски, – заносить над ним бедро, писать, какать, а потом возвращаться в теплый дом.

Бенито потребовал перевода. Выслушав Викины объяснения, покачал головой.

– Вы, русские, все-таки странные люди.

– Это почему?

– Ты читаешь стихи вместо того, чтобы плакать, – на полном серьезе ответил Бенито и ушел с ведром в дальний угол, оставив Вику совершенно озадаченной.

Плакать? Ей вовсе не хотелось плакать. Она плакала, когда случалось что-то, не зависящее от ее воли. Например, когда вспоминала смешного ушастого котенка с гладкой кожицей. Или когда чувствовала себя беспомощной – например, с собственными детьми. Мальчишки, конечно, этого не видели: лить слезы при них Вика считала непедагогичным.

Но здесь, запертая в тесном подвале, она вовсе не ощущала себя беспомощной. «Я властелин своей судьбы, я капитан своей души!» – вспомнилось ей.

Вике стало смешно. Хорош властелин!

И все-таки это было правдой. Что бы ни случилось здесь, в Венеции, она отвечала сама за себя. «Странно сказать, но я чувствую себя… взрослой. Никто ничего не решает за меня. Никто не говорит, что мне делать. Бенито распоряжается, но я могу послушаться его, а могу отказаться».

«Что же тебе мешало быть такой дома, с мужем?» – спросил внутренний скептик.

Вика растерянно покачала головой. У нее не было ответа на этот вопрос. Кажется, она боялась развода…

«Я все время чувствовала себя ребенком».

И не просто ребенком, осознала она, а виноватым ребенком. Несмышленым. Который сам не знает, что для него лучше.

«Здесь я знаю или догадываюсь. Даже если я совершаю ошибку – это моя ошибка».

Нет, ей определенно было не до слез. «А как же дети? – вскинулась Плакса. – Если тебя убьют, что станет с ними?»

Бабушка с дедушкой вырастят, твердо ответила Вика. И родной отец. Мальчики похожи на него как две капли воды, ему будет с ними легко.

Она представила, как Димка, прикусывая кончик ручки, сидит над математикой. Все ручки обгрызены с одного конца, а в пенале целый батальон карандашей-инвалидов. А Колька по сотому разу пересматривает «Человека-паука» и делает вид, будто стреляет из ладоней липкой паутиной.

Что сейчас делает Олег? Она не прилетела вовремя, не отвечает на звонки… Вероятнее всего, пребывает в ярости. Готовит документы для развода.

В глубине души шевельнулась глухая тоска, но Вика задавила ее. Впервые она как никогда остро осознала, что не имеет права на некоторые эмоции. Ей нужно беречь себя. От этого может зависеть ее жизнь.

Она бросила взгляд на бедняжку Алессию. Вот кто покорно следует своей судьбе! Девушка сидела на куске фанеры и водила по ней пальцем, тщетно пытаясь зацепить хотя бы одно волокно.

– Это не ковер, милая, – с жалостью сказала Вика.

Алессия не обернулась. Она все дергала, как будто цепляла невидимую струну. Седые волосы в тусклом свете выглядели как пакля.

Вика нашла в сумке то, что сейчас казалось ей необходимым.

– Ты потерпишь немного, Алес? – извиняющимся тоном спросила она. – Потерпи, голубка.

2

Установив в углу ведро и даже соорудив из фанеры подобие ширмы, Бенито направился обратно. И остановился, не доходя нескольких шагов до освещенного лампой круга в центре подвала.

Алес сидела, блаженно зажмурившись, а русская расчесывала ей волосы и что-то бормотала себе под нос. Сам Бенито несколько раз порывался сделать то же самое, но в конце концов сдался, не в силах слушать воплей сестры. Он решил, что когда колтуны станут совсем уж страшными, просто побреет ее налысо.

Но русская ухитрилась распутать пряди, разложила их по плечам Алессии и теперь брала по одной и очень аккуратно вела по ним расческой. Там, где зубья застревали, она бережно разбирала их буквально по волоску. Прядь за прядью, прядь за прядью…

Бенито прислушался.

– Вот так, моя милая, вот так, – бормотала женщина по-итальянски. – Ты молодец, голубка моя. Бедная моя девочка… Ничего, все будет хорошо.

Она внезапно наклонилась и ласковым, совершенно материнским жестом провела по испачканной щеке Алессии.

У Бенито стиснуло сердце. Вся его затея показалась такой безжалостной, что он заставил себя закрыть глаза, не смотреть на эту женщину, уставшую, постаревшую и все равно красивую странной, ускользающей красотой, на женщину, расчесывавшую волосы его слабоумной сестре и убеждавшую ее, что все будет хорошо.