Что-то тут было не так, совсем не так. И не только небесный мираж, и даже не прозрачность моей ладони, сквозь стеклянную голубую муть которой я запросто могла разглядеть траву и деревья или даже муравья, бодро взбирающегося по моей коленке, — нет, меня удивило совершенно новое чувство, которое наполняло меня. Похожее на чувство полёта, чувство лёгкости, напоенной теплом и ветром, жизнью и вечностью. Тихий восторг предвкушения, праздничного и радостного, как в детстве, в канун новогоднего вечера, когда щекотно в нёбе, будто от газировки, и хочется то ли хохотать то ли плакать. Я стояла на пороге какого-то громадного открытия, словно некая главная тайна вот-вот раскроется мне и все неясные знаки и туманные символы, что сопровождали меня всю жизнь, наконец сомкнутся в узор. Узор, изумительный по красоте и идеальный по смыслу. Имя тому узору вечность.

Дом догорал. Оттуда долетали звуки пыхтящих машин, звон стекла, шум упругой воды. Пожарники сочно матерились и с треском что-то ломали. Толстые клубы белого дыма неповоротливо и лениво уползали в небо. Седые и мускулистые, они напоминали мохнатого исполина, который вставал снова и снова. Иногда из клубов вырывались тугие струи брандспойтов. Они взлетали к самому небу, весело и беззаботно, и раскрывались там серебряными гибкими веерами, точно фонтаны на каком-то летнем празднике.

Зеваки стояли в удалении, в основном немногочисленные соседи и прислуга. Ещё были охранники, наряженные в казацкую униформу с галунами и малиновыми лампасами, две служебные овчарки, да стайка таджиков, нанятых копать бассейн начальнику Шереметьевской таможни.

Кому принадлежал сгоревший дом, толком никто не знал: болтали, что тут жил какой-то отставной резидент нашей разведки, говорили, что хозяином был африканский диктатор, сбежавший после переворота. Зойка-кухарка, тучная татарка с гусиным зобом, уверяла, что видела собственными глазами, как сюда привозили целый автобус юных проституток, «да чего уж там — подростков, почти детей», и, что домом владеет знаменитый телеведущий и тайный педофил. Понизив голос, она сообщала фамилию. Медноликие таджики щурились, молча слушали, равнодушно покуривая в кулак.

Когда приехала полиция дом уже потушили. Менты в форме и штатском прошли в распахнутые настежь ворота, их протаранила пожарная машина, которая стояла теперь на обочине дороги. Пожарные собирали своё огнетушительное хозяйство, курили, поглядывали на полицейских и на сгоревший дом. Над проломленной крышей висел белый клок дыма, одинокий и неуместный, как заблудившиеся облако. Дым сначала был похож на верблюда — одногорбого, как на пачке сигарет «Кэмел», а после, плавно отчалив, вытянулся и превратился в лошадь с крыльями.

Последним подкатил тупорылый джип, чёрный, с чернильным стёклами. Он встал поперёк, перегородив дорогу. Из джипа вылез мент в генеральском кителе, тучный с маленькими мясистыми ушками и девичьим румянцем по щекам. Генерал поморщился — от дома горько тянуло гарью, сырой золой, пожаром; он достал белый платок, скомкав, прижал к лицу и сердито протопал в сторону дома.

Не доходя до крыльца, становился у грядки с цветами. В центре, обвивая жердь, росла крупная орхидея. Стебель заканчивался дюжиной крупных цветков. Бледно-жёлтые лепестки, тонкие и нежные, они свисали как нити, каждая заканчивалась красной горошиной. Генерал наклонился, осторожно тронул нити пальцем; лепестки зашевелились, они казались живыми и походили на щупальца медузы. Впрочем, этот редкий сорт орхидеи так и назывался «Бофиллум медуза»: светло-оранжевый и золотистый от краёв цвет лепестков постепенно густел и переходил в тёмно-малиновый. Зев цветка был бордовым. Генерал, придерживая стебель, сорвал один цветок, тугой и тяжёлый, точно отлитый из цветной резины. Он покрутил его в пальцах, поднёс к лицу, понюхал.

Из дома выбежал полицейский майор. Сделав любезное лицо, доложил, что на втором этаже обнаружено три трупа. Два мужских, один женский. Труп женщины обезглавлен, но найти отрезанную голову пока не удалось. Группа работает, предварительное заключение будет готово через тридцать-сорок минут. Вдали закаркали вороны, отрывисто, по-собачьи, из дальней дали им отозвались другие — едва слышно, будто эхо.

Генерал поёжился. Хотел что-то спросить, но передумав, отпустил майора. Тот козырнул, придерживая фуражку, быстро и как-то боком засеменил к дому. Генерал снова понюхал сорванный цветок, после аккуратно завернул его в платок и бережно, стараясь не помять, спрятал орхидею в карман штанов.

Вермонт 2020

Лауреат «Русской премии»

Лауреат премии имени Э. Хемингуэя

Дипломант премии имени Н. Гоголя

Валерий Бочков — писатель, в творчестве которого соединились традиции русской классической литературы, ее психологизм и глубина, и американского кинематографа, его зрелищность и увлекательность. Возможно, этот синтез обусловлен еще и тем, что живет писатель на два дома — московский и вермонтский — и является мастером двух искусств — литературы и живописи. Он востребован как писатель: издано более десяти книг, многие из которых переведены на иностранные языки, награждены литературными премиями. Он известен и как художник: его работы демонстрируются в галереях и музеях России, Европы, США.