возразила она, – насколько я помню, поехать хотели вы с Марком. Это просто злой рок, судьба, тут все играет роль: в какое время ты вышел из отеля, какие ботинки надел. А если бы вы попали в аварию по дороге из аэропорта, это тоже была бы твоя вина?

– Не знаю, Ванда. Но я чувствую свою ответственность. Не могу я иначе. Хельдер был так молод, блестящий специалист… Сколько всего он мог бы сделать!

– Я понимаю, что ты чувствуешь, поэтому и хочу приехать к тебе.

– Не сейчас, Ванда, прости. Я позвоню, как только вернусь.

Она собиралась привести новые аргументы, но услышала лишь гулкие монотонные гудки. Поначалу Ванда растерялась, но потом дала волю гневу. В последующие дни она стала последовательно изничтожать в себе восхищение Паоло, избавляться от страстного желания обладать им. Она решила больше не забивать голову сказками и признать, что у них всего лишь временная связь. Почему она вообще так к нему привязалась? Неужели и правда один из двоих всегда любит больше?

А Паоло, не подозревавший о чувствах Ванды, просто не хотел увлечь ее в омут уныния и скорби. Возможно, он любил Ванду сильнее, чем готов был признать.

На острове он провел две недели, полностью погрузившись в себя. Он ничего не мог делать – ни читать, ни участвовать в общих разговорах. Казалось, он пытался разглядеть что-то за горизонтом, пытался найти, как искупить перед Хельдером вину за случившееся в Пещере ласточек. Но все впустую.

Артуро тоже печалился и горевал, но он быстро вернулся к прежней жизни. Вероника и работа в Швейцарии спасали его, а многочисленные проекты, в которых он участвовал, казались ему чем-то вроде дани памяти умершему, что было весьма неожиданно, потому что при жизни Хельдера они обычно расходились во мнениях и не особо ладили. Видимо, любому человеку свойственно ценить то, что утрачено навсегда.

Оба, Паоло и Артуро, несколько раз мысленно возвращались к произошедшему в Пещере ласточек и восстанавливали последовательность событий, пытаясь понять, что они могли сделать или сказать иначе, как могли предотвратить падение Хельдера в пропасть. Что, если бы Артуро с ним не повздорил… вдруг Хельдер перенервничал? Что, если бы Паоло прыгнул последним, что, если бы они тщательней осмотрели место, откуда собирались прыгать? Какое нелепое падение! Сколько ничего не значащих мелочей могут решить человеческую судьбу, послужить причиной несчастья.

Шли недели, и трагедия в Пещере ласточек начала забываться. О ней больше не писали в газетах, у очевидцев уже не спрашивали: “Как же это случилось?”, “Может, он был на наркотиках?”, “Он действительно просто поскользнулся?”, “Я где-то читал, что его могли толкнуть, это правда?”

Сильнее всего трагедия в Пещере ласточек сказалась на Паоло. Он с удвоенным рвением погрузился в работу. На любовь оставалось не так много времени. Ванда тоже старалась найти опору в работе – она преподавала в университете Фрайбурга, но с готовностью участвовала в международных проектах. В ней появилась какая-то ненасытность: в сексе, в погружении в ее средневековые штудии, в преподавании. Она словно что-то пыталась найти.

Паоло и Ванда продолжали встречаться, но от случая к случаю, иногда не виделись неделями, иногда месяцами. Минул целый год после Пещеры ласточек, когда они в очередной раз встретились – на кладбище вампиров в Гливице, что на юге Польши. Поздоровавшись почти формально, они подошли к большому белому шатру, где лежали находки. Там же, в шатре, находились двое археологов.[32]

– Скажите, мы вам не помешаем? – спросил Паоло. – Можно мне поснимать? – Паоло вдохновило увиденное. Он обратился к Ванде: – В National Geographic будут в восторге.

Ванда кивнула:

– Потом пришлю тебе данные. Ты только взгляни, из сорока четырех тел шестнадцать обезглавили, а головы пристроили между ног или вложили в руки.

– Ну и безумие. А известно, как их убили?

– Полагаю, мечом, а потом похоронили, чтобы они не дай бог не ожили. Без головы вампир жить не может. – Она улыбнулась и выразительно провела пальцем по шее.

Паоло, уже принявшийся щелкать камерой, остановился:

– Их правда считали вампирами?

– Не знаю. Правильно интерпретировать верования и страхи того времени не так легко. Но весьма вероятно, что этих людей считали воплощением зла, чем-то противоестественным.

– Мне как-то не верится, что у жертв были клыки или что над их домами кружили летучие мыши.

– Конечно, нет. Убивали тех, кто просто чем-то отличался. Слишком высоких или слишком низких, горбатых, увечных… Все отличное вызывает у людей недоверие, даже страх и сейчас, а уж в ту эпоху и подавно.

– Мы тоже чем-то отличаемся, – пробормотал Паоло.

– Мы? Почему?

– Потому что живем не так, как другие, не торчим в офисе, у нас нет детей, даже семьи нет, носимся по миру в поисках загадок.

– Ты имеешь в виду вашу троицу. У меня во Фрайбурге, например, сплошная скучная рутина, милый мой! – рассмеялась Ванда.

– Троица распалась. После смерти Хельдера мы уже не так часто собираемся вместе.

– Я понимаю. Жаль, что ты не разрешил мне побыть тогда рядом с тобой. Никогда не забуду, как познакомилась с вами всеми в Нёрдлингене. И теории Хельдера о подземном океане… Вам с Марком и Артуро стоит хотя бы провести выходные вместе.

– Да нет, ты не думай, мы иногда видимся, а скоро у нас запланирована совместная поездка. Но, если честно, с тех пор как это случилось, все изменилось. В том числе и я сам.

Взгляд Паоло невидяще блуждал по кладбищу. Кто он такой? Почему он такой, какой есть, почему исследования – самое главное в его жизни? И так было всегда. С самого детства он мечтал о путешествиях, о тайнах, о поисках чего-то неведомого. Может, все дело в морских прогулках с дедушкой к пещерам? Или виноват сумасшедший художник Карл Вильгельм, чей дух обитает в его картинах, хранящихся в монастыре Сан-Джакомо на Капри? Он увидел картины как-то летом, когда они с бабушкой Софией гуляли по острову, – они часто забирались в самую глубь, София рассказывала внуку островные легенды о пиратах и пещерах, о тайнах и запретной любви. Да уж, бабушка была мастерицей по части увлекательных историй. Как-то раз они заглянули в старинный монастырь, неказистое и обветшалое здание, в котором теперь располагался музей. Картины неожиданно впечатлили Паоло – размерами и мощью, словно в них был заточен какой-то яростный дух. Одна из картин заворожила его так, что он долго не мог отойти от нее. Grotta della Minerva[33] – чайки и морская пена будто слились в едином вихре у входа в морской грот. Что-то странное ощущалось в этой картине, какая-то необыкновенная тишина таилась за тьмой. У пещеры клубились обрывки тумана и