Те же самые высказывания Даур слышал уже несколько раз за последний день. Несмотря на ужасающее зло, надвигавшееся с единой целью — поглотить весь мир, мало кто из жителей Хагии хотел эвакуироваться. Напротив, многие аятани считали, что перемещение икон и реликвий ради их сохранения равноценно осквернению. Но приказы лорда-генерала Льюго были четкими и строгими. По правде сказать, Дауру даже было интересно, как скоро хагийцев начнут арестовывать за препоны… А то и расстреливать за неповиновение.

Он питал неизмеримую симпатию к этим верующим. Его ранение словно стало своего рода инициацией. Даур всегда был человеком долга, долга по отношению к Империуму, Богу-Императору. Но он никогда не чувствовал себя особенно… набожным.

До настоящего времени. До Хагии. До того самого момента, как кинжал инфарди вошел меж ребер. Это что-то изменило в нем, словно острая сталь и собственная пролитая кровь преобразили его. Он слышал о людях, переживших религиозные трансформации. Это-то его и пугало. И не позволяло толком думать о чем-то другом.

Даур чувствовал, что с этим нужно что-то делать. И решил для начала доковылять от госпиталя до ближайшего храма. Но заметных результатов это не дало. Даур не знал, чего ищет. Быть может, какого-то знака. Послания. Чего-то необычного.

Он вздохнул и на мгновение прикрыл глаза. Он должен был эвакуироваться с другими ранеными на корабле и отбыть в шесть часов вечера. А он совсем этого не хотел. Такой отъезд выглядел как бегство.

Открыв глаза, Даур заметил знакомую фигуру среди верующих у подножия главного алтаря. Это было настолько неожиданно, что Даур не сразу поверил глазам.

Но в конце концов ему пришлось признать очевидное. Кольм Корбек собственной персоной молился на коленях у алтаря. Левая его рука покоилась на перевязи, прижимаясь к забинтованной груди, пустой рукав черного мундира свободно болтался.

Даур подождал. Через несколько минут Корбек поднялся, обернулся и увидел сидящего на скамье капитана. Замешательство скользнуло по бледному лицу полковника. Но он тут же взял себя в руки.

— Не ожидал увидеть тебя здесь, Даур.

— И я вас тоже, полковник.

Корбек сел рядом с ним.

— Разве тебе не следует быть в постели? — спросил Корбек. — Что? Что смешного?

— Я как раз собирался спросить вас о том же.

— Ну… гм… — пробормотал полковник. — Ты же меня знаешь. Терпеть не могу валяться без дела.

— Были какие-нибудь известия от почетной гвардии?

Корбек покачал головой.

— Никаких. Фес, но я…

— Что вы?

— Ничего.

— Ну, давайте же, вы ведь хотели что-то сказать.

— Не думаю, что ты это поймешь, Даур.

— Да ладно?

Какое-то время они сидели молча.

— Что? — Даур вдруг пронзительно воззрился на Корбека.

— Что — «что»? — проворчал полковник.

— Вы сказали…

— Нет.

— Только что, полковник. Вы сказали…

— Даур, я ничего не говорил.

— Вы сказали «мученик Саббат», я слышал.

— Это не я. Я ничего не сказал.

Даур почесал щеку.

— Ладно, не обращайте внимания.

— Что… что это были за слова?

— Мученик Саббат. Или что-то в этом роде.

— А-а.

Вновь воцарилось молчание. Хор базилики запел, и слияние множества голосов заставило воздух задрожать.

— Ты голоден, Бан?

— Умираю от голода, сэр.

— Давай пойдем к кухням и позавтракаем чем-нибудь.

— Я думал, что храмовые кухни кормят только верующих.

— Так и есть, — сказал Корбек, поднимаясь на ноги с загадочной усмешкой на губах. — Пошли.

Они получили по чашке рыбного супа с ломтем хрустящего зернового хлеба и уселись среди других верующих за одним из общих столов, установленных на козлах под широким розовым навесом, хлопавшим на ветру.

Даур смотрел, как Корбек вытащил из кармана мундира пару пилюль и проглотил их вместе с первым глотком супа. Он решил не комментировать.

— С моей головой что-то неладное, Бан, — внезапно произнес Корбек. Это получилось у него не очень разборчиво с полным ртом хлеба. — С головой… или сердцем, или душой. Или еще с чем-то… где-то. Это начало появляться и исчезать после того, как меня захватил Патер Грех, да сгниют его кости.

— Что именно?

— То, с чем такой человек, как я… и как ты тоже, полагаю… не имеет понятия, что с этим делать. Оно по большей части приходит во снах. Мне снится отец, дома, на потерянной Танит.

— Мы все видим сны о наших мирах, — осторожно промолвил Даур. — Это проклятие имперского гвардейца.

— Это точно, Бан. Я это знаю. Я достаточно долго был гвардейцем. Но это иные сны. Это как… должно быть совсем не так. Словно… Ох, я не знаю… — Корбек нахмурился, силясь найти верные слова.

— Словно кто-то пытается вам что-то сказать? — мягко прошептал Даур. — Что-то важное? Что-то, что должно быть сделано?

— Святой фес! — прогудел в изумлении Корбек. — В точку! Откуда ты знаешь?

Даур пожал плечами и поставил чашку.

— Не могу объяснить. Я чувствую то же самое. Я не осознавал… Не понимал, пока вы не начали описывать. Но у меня это не сны. Фес, не думаю, что я вообще сплю. Но ощущение… такое, словно я должен что-то сделать.

— Фес, — вновь пробормотал Корбек.

— Думаете, мы спятили? Может, нам обоим просто нужен священник, который умеет слушать. Исповедник. А может, врач, лечащий голову.

Корбек запихал в рот оставшийся хлеб. Он выглядел растерянным.

— Не думаю. Мне не в чем исповедоваться. Нет ничего, что я тебе не сказал.

— Тогда что нам делать?

— Не знаю. Но знаю точно, что сегодня я ни за каким фесом не полечу на этом эвакуационном корабле.

Ему удалось урвать пару часов сна в приемном покое западного городского госпиталя. Но как только взошло солнце, и гул людских голосов стал слишком громким, Брин Майло закинул на плечо вещмешок и винтовку и направился по дороге Амад к центру Доктринополя.

Харк велел ему, как только он доставит раненых в безопасное место, явиться в командование Гвардии и занять место на корабле для эвакуации.

Город выглядел еще более безумным, чем во время активных военных действий. Теперь, когда сражения закончились, улицы наполнились спешащими толпами, гудением транспорта, повозками с грузом, которые тащили сервиторы, процессиями верующих, пилигримов, протестующих, беженцев. Город жил полной жизнью, больше всего походя на осиное гнездо.