Закончив нашу совершенно безумную смену, мы с Делл уселись на высокие барные табуреты, чтобы немного отдышаться со стаканчиками бренди в руках.

– Думаю, это лучший наш вечер, – сказала я, чокаясь с Делл. – А Марди Гра еще и не начался!

– Знаешь, когда ты уронила того лангуста… я знаю, тебе хотелось обтереть его фартуком и снова положить на тарелку!

– Ничего подобного! Делл, я бы никогда такого не сделала!

Она искоса глянула на меня – и мы обе расхохотались.

– Ну да, почти. Я перепугалась!

– Ты сегодня была великолепна, Кэсси! Настоящий ресторатор! – сказала Делл, преувеличенно подчеркивая французское происхождение этого слова.

Я чуть не заплакала.

В моем кармане завибрировал телефон. Когда я увидела, что пришла эсэмэска от Уилла, сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди. Мне так хотелось, чтобы сегодня вечером он был здесь, видел, как я спокойно и уверенно управляюсь со всем.

Ты еще на работе?

Ох, боже! Что бы это значило? Мне повезло?

Да, на работе. У нас был сегодня отличный вечер. Лучший! В чем дело?

Я уставилась на телефон с бьющимся сердцем, ожидая ответа. Но телефон вместо того просто зазвонил.

– Кэсси, – заговорил Уилл совершенно чужим голосом, – я в госпитале! Можешь приехать? Это Клэр. Что-то случилось.

Я всегда чувствовала себя счастливой с приближением Марди Гра, хотя никто в Новом Орлеане не смог бы об этом догадаться. Среди нас было и несколько ненавистников этого дня, и среди них – Марша, которая даже гордилась своим презрением к этому празднику.

– От Марди Гра у меня целый месяц голова болит и все остальное тоже, – сказала она, проверяя, не застряла ли у нее в зубах петрушка.

Мы частенько обедали в ее угловом кабинете, в первую очередь для того, чтобы избежать бесконечных рассказов Билла Ринка о его сексуальной жизни после развода.

Марди Гра означал, что у нас будет куда больше сюжетов для новостей, и большинство из них будут отвратительными, и происходить все события будут в основном после полуночи, в самом конце нашего круглосуточного рабочего дня. Именно поэтому Матильда впервые прислала мне карточку – Шаг пятый! – не домой, а на работу. Курьер, принесший заодно и небольшую коробку, нашел меня в офисе Марши. При взгляде на логотип на плотном конверте я почувствовала, как заливается краской мое лицо.

– Ты что, выиграла приз в лотерее «Паблишерс клиэринг хаус»? – спросила Марша.

– Ну, при моем везении это скорее повестка в суд, – ответила я и поспешила сбежать, чтобы не пришлось отвечать на вопрос напрямую.

Захлопнув дверь собственного кабинета, я открыла конверт. Внутри лежала карточка с приглашением в Особняк после наступления темноты. А коробка выглядела как коробка для перчаток и была обернута в серебряную бумагу с черным бантом. Однако внутри лежали вовсе не перчатки, а серебряные наручники, обернутые пушистой тканью. Черт побери! Глядя сквозь стеклянную стену в шумную комнату редакции новостей, я осторожно опустила коробку себе на колени. Наклонив голову, я принялась внимательно рассматривать наручники. Моя помощница Дениз сунула голову в дверь, и я уронила коробку на пол, как будто она была горячей. К счастью, мой рабочий стол скрыл то, что вдруг издало металлический звук.

– Привет, Соланж! Я несу вниз экспресс-почту. У тебя есть что-нибудь для отправки? – спросила она, и ее любопытные глаза попытались найти источник металлического звона.

Я взяла эту девушку на работу, потому что она мне казалась молодой версией меня самой – такая же увлеченная трудоголичка. Однако оказалось, что она лишь выглядела такой. Дениз придерживалась принципа равновесия между работой и жизнью, а о таком я даже и не слыхала в ее возрасте.

– Нет, спасибо, – ответила я.

Взгляд Дениз остановился на серебряной упаковочной бумаге на моем столе.

– Тебе кто-то прислал подарок? – спросила она.

Да, Дениз, и это серебряные наручники, о которых мечтает каждая девушка!

Я моргнула и натянуто улыбнулась:

– У меня очень много работы. Ты не могла бы поплотнее закрыть дверь?

Все поняв, Дениз попятилась и тихо закрыла за собой дверь.

* * *

Позже тем же вечером, когда я в лимузине направлялась в Особняк, меня преследовали две мысли. Первая: другие разведенные женщины с детьми никогда не говорили, что после разочарования и развода в жизни есть и положительная сторона: появляется свободное время! Как будто они просто не хотели признать, что разделение родительских обязанностей возвращает женщине некоторую часть давно потерянной независимости. Я и сама почти не хотела признаваться себе в этом. Конечно, я испытала некий укол в сердце, когда Гас вприпрыжку помчался к джипу своего отца и рюкзак на его спине выглядел едва ли не больше его самого. Но как только я помахала им рукой и закрыла дверь, во мне сразу возникло ощущение простора и новых возможностей. Сегодня я могу делать, что захочу! Многие годы подряд мне редко выпадала такая возможность. Мне нравилось общество Гаса, по-настоящему нравилось. В особенности когда ему исполнилось восемь лет и он начал проявлять индивидуальность. Он был таким милым ребенком и умным до невозможности; с ним всегда было весело. А когда его не было рядом, я по большей части только тем и занималась, что тревожилась, все ли с ним в порядке, думала, чем он занимается, и боялась хоть на секунду выключить телефон, не в силах по-настоящему расслабиться и отдыхать.

Однако последние несколько месяцев, вступив в общество С.Е.К.Р.Е.Т., я начала позволять себе получать удовольствие от независимости, смаковать это необычное и чудесное ощущение и наслаждаться им. Откинувшись на теплую кожаную спинку сиденья лимузина, увлекавшего меня в Особняк после наступления темноты, я думала обо всех тех соблазнительных приключениях, что ожидали меня там. Ночной Новый Орлеан мелькал за затемненными окнами, и фонари заставляли витрины на Магазин-стрит играть сексуальными отблесками. Лимузин повернул налево, на Третью улицу. У меня екало внутри при каждом красном сигнале светофоров, но вот наконец машина въехала в ворота Особняка, окна которого мерцали светло-оранжевым светом.

Женщина в униформе стояла внизу лестницы, держа на одной руке нечто, показавшееся мне белой шалью. Она приветствовала меня, когда я вышла из лимузина.

– Ты, должно быть, Соланж, да? А я Клодетт. – Она пожала мне руку, потом взяла мои пальто и сумочку. – Вот сюда, дорогая.

У меня в голове вдруг мелькнуло: телефон! Он лежал в сумочке, а сумочку я только что отдала. Телефон связывал меня с моим ребенком и с моей работой.

– Можно мне сумочку? Просто… в ней мой телефон. И еще… наручники, – добавила я, понизив голос.