– Я же говорила: вчера ночью собаки сопели у меня под дверью! – торжествующе напомнила Нел.

– Вполне возможно. Гончие и спаниели, с которыми охотятся на фазанов, разумеется, заперты на псарне, однако даже жирные старые лабрадоры Генри притащатся на верхний этаж, чтобы насладиться ароматом аниса. Если их не выбросить, сегодня эти зверюги опять придут.

Но я все никак не могла поверить.

– Но ведь они с виду такие милые. Пока на них не найдет «волчье безумие». Аркад и Тигрис сегодня даже подошли ко мне приласкаться, когда я… – и тут я запнулась.

– Когда ты…

– Имена, – пробормотала я. – Имена гончих.

Я повернулась лицом к Шафину:

– В школе, в последний день, брат Моубрэй рассказывала нам на латыни о том, как Актеона растерзали пятьдесят псов. Он начал перечислять имена: Аркад, Ладон, Тигрис.

Я оглянулась на Нел:

– Среди собак Генри есть три с такими именами. Вчера он сам их так окликал. Пари держу, остальные названы в честь прочих сорока семи.

– Я сделаю ставку. – Шафин снова подвинулся и при этом слегка передернулся от боли. – Так что теперь и ты убеждена, Грир?

Я кивнула.

– Да. Вчера я не хотела верить, – призналась я. – То есть я видела, что Нел здорово напугалась, но так и не могла поверить, что собак на нее натравили. Я столкнулась с Генри под дверью Нел, он пришел посмотреть, как она. И он… убедил меня, что тревожится о ней.

Теперь я старательно отводила глаза от Нел. Насколько я понимала, ей тоже нравился Генри и она была столь же чудовищно разочарована в день охоты, как я – в день стрельбы по фазанам.

– Он повел меня на крышу, мы там так хорошо поговорили. Он уверил меня, что мы в полной безопасности. Он сказал – это я запомнила, – он сказал: «Даю тебе слово джентльмена, ты во время стрельбы не пострадаешь. Ни ты, ни Шанель».

– Что ж, он не солгал, в этом отдадим ему должное, – заметил Шафин. – На сегодня мишенью был намечен я. – Он глянул на меня, сощурив темные глаза, и вдруг спросил: – Он говорил тебе, что ты красивая?

– Да, – упавшим голосом подтвердила я. Уж про это Генри точно лгал, теперь я понимала.

– Он тебя целовал?

До чего же Шафин проницателен.

– Да.

– Так что же переменило твое мнение о нем? – спросил Шафин гораздо мягче. – Когда пелена спала с твоих глаз?

– Сегодня за ужином, – сказала я. – Видел ту большую черную книгу, в которой делали запись после охоты на оленя?

– Охотничий журнал? Да. Туда каждый день записывается добыча.

– Так вот, ты тоже попал в эту книгу. Твое имя внесли в нее, строчкой ниже сегодняшних фазанов.

Даже ироничного Шафина это вроде бы потрясло.

– Ты уверена?

Я кивнула:

– Видела своими глазами, черным по белому.

– Значит, вчера, должно быть, вписали меня, – сказала Нел. Вид у нее был такой, словно она вот-вот разрыдается. Словно она никак не могла поверить в такую жестокость.

Я сжала ее руку:

– Да. И я еще кое-что видела. Когда Генри показал эту запись Ларе. Они ухмылялись. Их это забавляет.

В тот миг все для меня переменилось. Понимаете, до той минуты я пыталась, как и Нел, убедить себя, что вся жестокость исходит от других Средневековцев. Не от него, только не от него. Но настала пора очнуться. Это была куртка Генри, дом Генри, праздник, устроенный Генри. Врач, приглашенный Генри. В больницу не обращались. Я покосилась на аккуратную белую повязку вокруг руки Шафина, контрастировавшую с его коричневой кожей, на пузырек обезболивающих на тумбочке у кровати.

– Похоже, доктор тебя неплохо подлатал.

– О да. Он очень неплохо справился – особенно если учесть, что ему хорошо за восемьдесят, – не без иронии ответил Шафин.

Я внимательнее присмотрелась к тугой повязке.

Нел встревожилась:

– То есть он что, не позаботился о тебе?

– О нет, он сделал все, чтобы мне было хорошо и удобно. Он вполне обо мне позаботился, он уже более полувека заботится об этой семье. Главное – заботится о том, чтобы не возникало проблем, не приходилось обращаться в больницу, и так каждый раз.

Ну вот, опять.

– Каждый раз?

– Да. Ты, видимо, так и не поняла? – Он обернулся к Нел. – Обе вы не поняли. Это гораздо масштабнее, это вовсе не одни выходные раз в жизни. Они этим годами занимаются.

Мы с Нел замерли, обдумывая услышанное.

– Шафин, – мягко заговорила я, – если так, то мы должны обратиться в полицию.

– Нет! – произнес он решительнее, чем все, что говорил до тех пор.

– Но… – вступила Нел.

Он резко ее оборвал:

– У нас пока недостаточно улик. Я отсюда не сдвинусь, пока не получу доказательство. Чем, по-твоему, я тут занимаюсь?

Я так и вытаращилась на него:

– Ты хочешь сказать… ты знал?

– У меня были подозрения. Давно уже, много лет. Ребятишки уезжают на выходные в Юстициум – и возвращаются бледные, как тени. Сломанные. Бродят по школе, словно зомби, не смеют Средневековцам слова сказать. Глаз не поднимают, так и не живут, пока не окончат школу.

– Джемма Делейни! – спохватилась я.

Он кивнул:

– Да, в том числе и она.

– Кто такая Джемма Делейни? – спросила Нел.

– Девочка из моей прежней школы. Она отговаривала меня от поездки в Лонгкросс. Кажется, она здесь побывала в прошлом году.

– Вот именно, – сказал Шафин. – И не только она. Кто-то возвращается раненым, кто-то – всего лишь основательно запуганным. Всех успешно ставят на место, на то самое место, которое отводят им Средневековцы. А порой, – добавил он, – кто-то и вовсе не возвращается.

– Как? – дружно вскрикнули мы с Нел.

– Ходит в школе такая история. В девяностые какой-то парень отправился в Лонгкросс и не вернулся. Удачный выбор – из страны третьего мира, учился на стипендию. Коричневая кожа, смешное имя, – он указал на себя, – в престижной школе на стипендии, – он указал на меня, – не вписывается в их критерии, – он ткнул пальцем в Нел. – Знакомо? Говорят, он погиб в Лонгкроссе, случайно подстрелили на охоте.

– Но в этом Генри никак не мог быть виноват, – запротестовала я, все еще пытаясь его защитить, все еще не желая расставаться с красивой мечтой. – Он тогда еще даже не родился.

– Ты так и не поняла, да? Это все продолжается много лет. Господи, тут и мой отец побывал.

Тут я припомнила – ходили слухи о давней вражде между отцами Генри и Шафина.

– И что произошло?