женитьбу поселенцев, Трескин просил иркутского архиепископа предписать сосланных в Забайкалье девиц и женщин не венчать ни с кем, кроме поселенцев, что и было исполнено. Скот для поселенцев докупался в Верхнеудинском округе у харинских бурят, делавших — по приглашению начальства — в пользу поселений значительные безвозмездные пожертвования. Кроме того, некоторые частные лица добровольно приносили значительные пожертвования. Петровский завод изготовлял земледельческие и домашние орудия[2].

Каким образом производилось все это дело, какими подробностями обставлялось оно и о процессах дальнейших, новейших поселений и переселений за Байкалом — мы позволяем себе говорить потом, дальше, в своем месте. Но не можем при этом не остановиться на том грустном и многознаменательном факте, что вообще поселениям в Восточной Сибири как-то не счастливилось. Западной Сибири в этом отношении выпала более благоприятная доля. Поселенцы, помещенные по реке Вилюю (109 душ), не имеют оседлости, крайне обленились, едят рыбу и сосновую кору. С жителями Амгинской слободы (в 200 верстах от Якутска) совершился диковинный факт: люди славянской расы превратились (посредством браков) в якутов, утратили русский тип, нравы, обычаи, язык; находятся в бедности и без хлеба, заменяя его сосновой корой (в числе 400 душ). Но в этом случае, по крайней мере, не благоприятствует климат; там нет ни сенокосных, ни удобных мест для хлебопашества (кроме Амги и Алдана). При столкновении с этим краем, оказалась даже невозможной гужевая дорога, стоившая казне огромных издержек, не принесших никакой пользы. Вновь проложенный путь (в 1852 году) от Якутска до Аяна, на который издержано 20 000 руб. и переселено 211 душ, ничем не отличается от старинного несносного пути по болотам к Охотску. Местность тамошняя — лесистая и болотистая; климат — недружелюбно-суровый и переселенные люди — жалкие. Но и тут опять-таки препятствия физические: обширные тундры и кочковатые болота, летом превращающиеся в непроходимые топи, потом каменистые и утесистые горы с горными потоками, беспрестанно меняющими свое направление. Нельзя строить ни мостов, ни перевозов. В 1853 г. пытались было снова между Амгой и Охотском (на 803 верстах) устроить поселения, но и эти попытки рухнули... Против природы не пойдешь!

«В Америке, — говорит г. Пейзен в конце своей статьи, — дух предприимчивости, промышленных и торговых спекуляций имел последствием, что цветущие колонии, города, мануфактуры, фабрики возникают с неимоверной быстротой: всему этому осталась чужда Сибирь! Казалось бы, для населения столь огромного края, как Сибирь, много должны были способствовать ссыльные поселенцы, которыми наполняется Сибирь вот уже двести лет и которых ежегодно присылается сюда по нескольку тысяч. Но, к сожалению, должно сказать, что в настоящее время, в особенности с тех пор, как развились в Сибири золотые прииски, колонизация ссыльными не достигает действительной своей цели; ссыльные увеличиваются только числом, но влияние их на заселение края и развитие в нем предприимчивого духа — самое ничтожное».

Неужели такая же судьба ждет и амурские поселения? Для Амура обстоятельства сложились иначе, благоприятнее. Сзади администраторов лежит целая история всяческих колонизаций, начиная от Америки и Ботанибея до французских поселений в Алжире и до русских — в оренбургских и саратовских степях. Тут и там — готовые ошибки, которые опасны так, как опасны кораблю банки и рифы; тут и там — готовые формы, по которым с первого разу можно отливать оконченные образы. За Амуром — право. Богом благословенной страны, богатой климатом, роскошной растительностью; наполовину те же условия физические, какие представляет Забайкалье, наполовину те, которые схожи с условиями недавних поселений в Охотском крае. За примером и поучением ходить недалеко. Под боком у Амура богатая, хлебородная, готовая в своих формах страна; глубокие воды удобны для сплавов от слияния главных рек до самого дальнего из всех океанов — Восточного. Так ли все это творится там, как творилось прежде, или взяты новые источники, приложены иные правила, не менее логичные и последовательные?

Вот все те вопросы, которые естественно возникают впереди всех других и требуют правдивого, неподкупного ответа. С верой в возможность легкой добычи материалов при всяческом обеспечении, с убеждением в несомненную пользу всех выводов и наблюдений и, наконец, с твердым намерением говорить только то, в чем можно убедиться только при личном наблюдении, — приближался я, не торопясь и исподволь, к вожделенному и темному для меня Амуру. Осталась сзади меня Карымская степь с бурятами, город Чита, выстроенный на печальном и неудобном месте; город Нерчинск — не тот Нерчинск, куда по указу 1797 года велено отсылать уголовных преступников, — этот Нерчинск-город населен по преимуществу коренными сибиряками и заводскими, отслужившими свой срок крестьянами; с лишком в 200 верстах лежит от города ссыльное место каторжных, носящее название Нерчинского завода (который почему-то привыкли у нас смешивать с мирным городом Нерчинском). Здесь, в последнем, в двух соборах старого и нового города, сохраняются те образа, которые были некогда с казаками на Амуре, в Албазине, двести лет тому назад. А вот и село Бянкино, в тридцати верстах от города, с некоторой остановкой для меня.

Предоставляя себе право снова обратиться к этим местам для более подробного описания, я теперь прямо и непосредственно перехожу к тому времени, в которое я приблизился к Амуру. На этот раз я пока принужден буду ограничиться мелкими заметками, какие удалось мне вносить в дневник по мере того, как амурские подробности бросались в глаза. Добытые простым путем личных наблюдений и расспросов, заметки эти останутся в том же виде и в том же порядке, в каком они наскоро вписались в дневник, по мере того как они ловились на месте, попадались под перо в тот же самый час, даже в те самые минуты.

В то время, когда река Шилка понесла свой последний весенний лед, отправился и я вслед за ним по течению реки к Амуру из села Стретенского, на котором прекращается летний тележный путь. Стретенск разлучал меня надолго с сухопутьем, со способами переездов, родными и привычными с детства. Мне предстоял впереди длинный и продолжительный водяной путь по Амуру, обещавший со временем превратиться в не менее безотрадный морской путь. Быстро плыла моя лодка по течению Шилки, подгоняемая еще так называемой коренной водой. Вода эта — по туземным приметам — сопровождает, а иногда и совпадает с весенней прибылой водой от речных льдов. Коренная вода набирается от ручьев и источников из оттаявших болот и горных родников. Быстро плыла моя лодка на этой коренной воде, скоро мелькали мимо меня берега и селения, и вот что писалось на ту пору в