дети голодали бы всю неделю, если бы я этого не сделала. По натуре я не бунтарка – в нашей семье это Джейк, – но я также не буду оставаться за красной лентой просто так, если думаю, что она перекрывает путь к благому делу.

Я вздыхаю, потому что Элли права. Мне будет сложно не разбрасываться деньгами направо и налево, даже когда я логически понимаю, что это не самый правильный способ действий. И даже, признаюсь, не самый эффективный.

Я оглядываю кабинет. Он напоминает мне – не впервые, – как настойчиво Элли сопротивляется веку цифровых технологий. Ее полки ломятся от переполненных папок с подшитыми документами. Множество из них – дела десяти-двенадцатилетней давности. Она всегда обещает, что однажды оцифрует их. Скорее всего, их можно бы выбросить, но Элли не делает этого, потому что она слишком совестливая и почтительная – проблемы всех этих людей не должны быть совсем забыты. Пока она не сможет сохранить их в электронном формате, набитые папки останутся. Я разглядываю постеры, демонстрирующие признаки депрессии, которые нужно искать у близких, или те, что рекламируют сайты и телефоны, куда можно звонить, если понадобится юридическая или медицинская помощь. Я не хочу смотреть Элли в глаза. Мне кажется, я знаю, что она скажет, и поэтому мне на глаза наворачиваются слезы отчаяния. Я не хочу, чтобы они пролились. Я никогда не плакала на работе. Здесь я слышала и видела много непростых вещей, но никому не помогли бы мои слезы. Люди приходят сюда ради четких и уверенных наставлений, а не за эмоциями. Я не могу позволить, чтобы мои первые пролитые здесь слезы были из жалости к себе.

– Ты меня увольняешь?

– Нет, нет, конечно нет, – она замолкает. – Но, думаю, тебе будет лучше на какое-то время отстраниться от работы. С такими помехами никто не сможет выполнять свои обязанности, а им нужно это делать, Лекси. Наша работа жизненно важна.

– Я не понимаю, откуда они узнали, где меня найти.

– Полагаю, разнеслась молва. Ты была во всех местных газетах. Несомненно, многие наши клиенты попросту узнали тебя.

Я не уверена, но, кажется, я слышу неодобрение в тоне Элли. Она, наверное, считает, что нам не стоило предавать все огласке. Она, скорее всего, права. Я никогда этого не хотела. Мне не оставили выбора.

– Вчера после обеда было довольно непросто. Меньше людей, чем сегодня, но они все еще мешали. Приходил один молодой парень, не старше двадцати, с синдромом Туретта. По всей видимости, ты помогаешь ему найти работу, – она смотрит на меня в ожидании, что я назову его. Она верит, что я знаю имена всех своих клиентов.

– Дейв МакДанн.

– Да, именно. Так вот, он не верил, что у тебя короткий день. Он просто решил, что мы не даем ему с тобой встретиться. Он разволновался, вышел из себя, сбил с ног пожилого мужчину. Старичок даже не к тебе пришел. Он просто хотел с кем-то поговорить о счете за отопление. Было очень непросто.

– О нет. Он в порядке?

– Ударился локтем и бедром при падении. Парень очень резко его толкнул. Его дочь уже пожаловалась. Нам придется записать жалобу.

Я качаю головой. Это последнее, что нужно Элли. Мы всегда завалены работой под завязку, а расследование жалобы только значительно добавит проблем.

– Извини.

– Что ж, это не совсем твоя вина, – говорит она неохотно.

– А Дейв в порядке? Я его знаю. Он не хотел причинить вреда.

– Может, и не хотел, но причинил. И, конечно, синдром Туретта усугубил ситуацию. Когда он начал ругаться, мистер Райан просто принял его за угрожающего бандита.

– Это заболевание зачастую понимают неправильно, – перебиваю я.

– Я знаю, Лекси, – нетерпеливо отвечает Элли. Секунду мы сидим в тишине. Я чувствую себя отчитанной, а она – так, будто я говорила с ней свысока. Мне не нравится расширяющаяся между нами пропасть. Я боюсь, что могу упасть в нее. Наконец Элли тяжело вздыхает.

– Через несколько месяцев все успокоится, и мы можем поговорить о твоем возвращении.

– Несколько месяцев? – охаю я.

– Может, меньше, – пожимает плечами Элли, ничего не обещая. – Я не знаю, как много времени уйдет, чтобы все это стихло. Ты же все равно скоро едешь отдыхать, да?

– Да.

– В Нью-Йорк?

– Да.

– Я всегда хотела попасть в Нью-Йорк, – кажется, в ее словах мелькает нотка зависти. – Остановитесь в каком-то чудесном месте?

Я киваю. Она разглядывает меня, словно насекомое под стеклянным колпаком, которые так любили викторианцы. Как диковинку.

– Тебе стоит попытаться просто насладиться своим везением, Лекси.

Я выхожу из ее кабинета. Больше не о чем говорить.

Я иду в местную забегаловку в десяти минутах от моего офиса. Я ожидала, что часть людей из очереди последуют за мной, но они остались, потому что я солгала, будто вернусь через минуту, и сказала им подождать.

– Вы же не хотите потерять свое место в очереди?

Они мне доверяют, поэтому не идут за мной. Я чувствую себя жадной и эгоистичной, игнорируя их просьбы, становясь еще одним человеком, готовым солгать им и подвести их, но что я могу сделать?

В кафе я заказываю чашку чая. Его подают более крепким, чем я предпочитаю, но я все равно быстро проглатываю его, обжигая рот из-за своего нетерпения. Я оглядываюсь, но никто не обращает на меня внимания. Внутри полно строителей на их утреннем перерыве, читающих желтые газеты. Крошечные деревянные стулья малы для их задниц, а животы свисают над ремнями. Не в первый раз я думаю о том, что настоящая победа в жизни – родиться мужчиной. Я достаю телефон и набираю номер, теперь сохраненный в избранном. Гудок звучит дважды, трижды, четырежды, прежде чем он берет трубку.

– Тома Альбу, – провозглашает он. Мне всегда нравилось, как он носит свое имя. Не боясь его заявить, даже живя на улицах – Тома вопреки всему держался за свое имя, оставался собой.

– Что бы ты сделал с тремя миллионами фунтов?

– Лекси?

– Да.

Я повторяю вопрос.

– Я читал о выигрыше. Поздравляю! – я слышу изумление в его голосе, отчего на душе становится тепло. – Ты звонишь мне узнать, как его потратить?

– Нет, я выиграла почти восемнадцать миллионов, не три. Я звоню тебе спросить, как ты потратил бы три. Если бы я отдала тебе три.

– С чего бы тебе это делать? – я слышу разговоры у него на фоне. Наверное, у него тоже перерыв на чай – как и строители, он рано начинает работать. Я представляю толкучку в комнате для персонала на фабрике, когда все спешат