«После каждого залпа, когда выстрелы замолкали, кто-то из солдат осматривал казненных. Ведь приходилось, помимо прочего, сбрасывать в ров тела, если они сами не упали туда после выстрелов. Эта задача возлагалась на самих солдат распоряжением командира подразделения. Кроме того, было необходимо очистить край могилы. Этим занимались два человека с лопатами. После того как этот участок очищался, к могиле подводили следующую группу».

У меня перед глазами все еще стояли живые люди, которым, возможно, пришлось увидеть над собой смыкающуюся, подобно крышке гроба, землю.

«Поскольку процедура осуществлялась быстро, разве не могло быть такого, чтобы жертва была похоронена еще живой?»

«Нет, это было абсолютно невозможно, ваша честь».

«Вы исключаете такую вероятность?»

«Да, по той простой причине, что, когда солдаты видели, что выстрелы, направленные в голову, не попадали в цель, назначался один из солдат расстрельного взвода, который из винтовки снова стрелял с дистанции три-четыре шага. Поскольку делались повторные выстрелы, было абсолютно точно гарантировано, что все приговоренные были мертвы».

Легкий шум внизу, под судейским помостом, заставил меня посмотреть туда. Девушка-стенографистка, которая вела запись о ходе процесса, держала дрожавшую руку у рта. Она почувствовала удушье и пыталась восстановить дыхание. Другой рукой девушка водила по блокноту. Возможно, она, как и я, мысленно нарисовала себе заставляющую кровь застывать в жилах картину, как палач склоняется над своей беспомощной, лежащей с остекленевшими глазами жертвой и с трех шагов делает выстрел.

Несмотря на то что Блобель уверял суд, что всегда действовал в соответствии с законом, его всегда заботило уничтожение улик после казней. Тем же были обеспокоены Гиммлер, Мюллер и Эйхман в Берлине, поскольку они все же не были вполне уверены в том, что Германии удастся навсегда удержать за собой оккупированные в России территории. Обширные могилы слишком явно свидетельствовали о массовых убийствах. Блобеля вызвали в Берлин на Курфюрстенштрассе, 116 к Эйхману. Тот вручил ему приказ за подписью Мюллера об уничтожении следов казней. Было необходимо раскопать все могилы и сжечь трупы. Поскольку трупы горели не очень хорошо, Блобелю приходилось использовать динамит.

Комендант концентрационного лагеря Аушвиц (Освенцим) участвовал в той операции вместе с Блобелем. Он докладывал, что «кости перемалывались с помощью специальных мельниц, и измельченные останки разбрасывались в близлежащих лесных массивах».

Несмотря на все эти попытки избавиться от призраков, которые могли начать преследовать его, Блобель не упускал случая похвастать делами своих рук. Свидетель Альберт Хартель, вызванный по просьбе самого Блобеля, показал, что находился вместе с рыжебородым обвиняемым в Киеве в марте 1942 г. Как-то однажды Блобель вывез его на прогулку на природу. Внезапно Хартель, как он вспоминал, с испугом понял, что земля под ногами имела странно неровный рельеф. После того как адвокат Блобеля задал уточняющий вопрос, Хартель пояснил: «На земле были воронки, похожие на следы взрывов. Я спросил Блобеля, что это такое, и он сказал: «Здесь похоронены мои евреи». Точно так же, наверное, охотник-дикарь гордится местом в джунглях, где он затравил тигра.

Блобель знал себе цену. Когда обвинитель Хорлик-Хохвальд, зачитывая его данные по списку, спросил, на самом ли деле его зовут Пауль Блобель, он встал, хотя до этого продолжал спокойно сидеть, и провозгласил: «Меня зовут Герман Вильгельм Пауль Блобель».

Эйхман испытывал теплые чувства к Блобелю, который, несмотря на явное пристрастие к спиртному, все же сумел сохранить свои знания архитектора. По просьбе Эйхмана он спроектировал несколько вариантов камер для проведения казней в концентрационных лагерях. В знак признательности Эйхман снабжал Блобеля шнапсом и несколько раз навещал его «на рабочем месте». Кроме того, он несколько раз вызывал Блобеля в Берлин, где тот читал лекции перед специалистами из гестапо. В ноябре 1942 г., во время одного такого урока, Блобель полностью завладел вниманием аудитории своим живым повествованием о собственноручном опыте вскрытия могил и кремирования казненных евреев.

Независимо от способа проведения казни, палачи нахваливали сами себя, считая свой метод выполнения этой процедуры самым великодушным. Подсудимые один за другим подчеркивали перед трибуналом, что при выполнении своей работы их команды руководствовались исключительно соблюдением правил войны и гуманизма, о чем заботились со всей тщательностью. Конечно, как заявил Отто Олендорф, иногда «порядок выполнения процедуры вызывал протесты и неповиновение среди жертв, и тогда командам приходилось наводить порядок силой», то есть, попросту говоря, обреченных на казнь еще и избивали.

Обвиняемый бригадефюрер СС пытался уверить суд и в том, что его люди старались избегать «бессмысленных мучений» своих жертв.

Как еще люди, обреченные на смерть, могли реагировать на известие о своей неминуемой участи? Блобель говорил, что большинство из них принимало эту новость молча. Некоторые из тех, кого должны были расстреливать в спину, храбро поворачивались к своим палачам лицом, но и они делали это молча. Исполнителей удивляло это молчание, но что могли им сказать несчастные смертники? Какие слова можно было найти, чтобы говорить с этой бессловесной машиной насилия, попытаться рассказать ей о человечности, чудовищном нарушении закона о ценности человеческой жизни каждого? Беззащитные жертвы молчали. Им нечего было сказать своим палачам.

Когда Блобель пренебрежительным тоном говорил об этом молчании, я спросил его: «Вы имеете в виду, что они легко мирились с тем, что их ожидало?»

Он отвечал: «Да, причина была в этом. Так всегда обстояло дело с этими людьми. Они не так дорожили человеческой жизнью, как мы с вами. Она не так много значила для них. Они не знали, как много значит человеческая жизнь».

Я поморщился от такого самодовольства и грубого сравнения человеческих ценностей.

«Иными словами, они шли на смерть довольными?»

«Я бы не сказал, что они были довольны. Они знали, что их ждет. Им, конечно, сказали, что их ожидает, и они покорились судьбе, и это очень удивляло нас в этих людях с востока».

«Тем, что они не сопротивлялись, облегчали ли они вашу работу?»

«В любом случае охране никогда не оказывали сопротивления, по крайней мере кроме случая в Сокале (город на севере Львовской области на Украине. — Ред.). Все проходило очень спокойно. Конечно, это требовало времени. Но должен сказать, что мои подчиненные больше страдали от нервного истощения, чем те, кого они должны были расстреливать».

«Другими словами, вам больше жаль своих солдат, которым приходилось расстреливать, чем сами жертвы казней?»

«Мы должны заботиться о своих подчиненных».

«И вы их очень жалели?»

«Да. Психике этих людей (солдат) пришлось многое испытать».

Таким образом, к самим убийствам здесь примешивалась преступная наглость. Жертва рисовалась как нечто нечеловеческое, а палачей следовало жалеть. У человека отнимали все, включая и саму жизнь, но пострадавшим считался сам грабитель и убийца. Для этих людей «человеческая жизнь не так ценна, как для нас». Таким образом, Блобель утверждал моральное превосходство убийцы над теми, кого он безжалостно и аморально уничтожал. «Наши солдаты, которым приходилось участвовать в казнях, больше страдали от нервного истощения, чем те, кого они должны были расстреливать».