— Но ты старайся! — резко изменив тон, велел невидимый собеседник, и врач отчеканил:

— Сделаем все возможное.

— Да, ты уж, голубчик, сделай, — смягчился баритон и неожиданно спросил: — Небось засиделся уже в майорах?

— Есть маленько, — подобострастно ответил Никишин.

— Ничего, у нас всегда ценили хороших специалистов!

В трубке запикали короткие гудки, и врач положил ее.

Нет, это не разъединили на линии — просто у звонившего ему человека такие привычки: он никогда не здоровался и не прощался, считая это излишней честью для тех, кто стоял на служебной лестнице ниже его, и резко прекращал разговор, сказав все, что хотел. А тот, с кем он говорил, был обязан безошибочно понять все намеки и недомолвки и выполнить не высказанные до конца пожелания, как самый строгий приказ. Никишина как раз за это и ценили — он умел понимать и старался выполнить.

Не оставив времени перекурить и поразмыслить после разговора с высоким руководством, затрещал аппарат внутренней связи, и Валерий Николаевич подумал: наверное, звонят сообщить о поступлении нового больного — того самого подполковника Серова. Снимая трубку, он выглянул во двор — от стеклянных дверей приемного покоя медленно отъезжала «скорая»…

Спустившись вниз, Валерий Николаевич прошел застекленным коридором-переходом и очутился в приемном отделении. Да, он верно предположил, что привезли пострадавшего при взрыве подполковника — на топчане лежал серо-зеленый бронежилет, а на нем изрядно помятая каска, видимо, принявшая на себя удар либо балки, либо глыбы спрессованного цементом кирпича. Рядом, сваленная в кучу, валялась грязная одежда со следами крови — рубашка, брюки, еще что-то. Кровь — это уже хуже! В любом случае, раненый попадет к нему в отделение, и не только потому, что этого хотел человек с начальственным баритоном.

— Где больной? — спросил Никишин у сестры.

— Повезли на рентген, — ответила она. — Сейчас позвонят оттуда. Возьмете его к себе?

— Как он? — Валерий Николаевич взял со стола удостоверение и раскрыл его. Со стандартной фотографии на него чуть исподлобья взглянул симпатичный мужчина с широким подбородком, слегка прищуренными глазами и по-мальчишески непокорным вихром на макушке. Так вот он каков, подполковник Сергей Иванович Серов.

— На одежде кровь, он ранен? — Никишин обернулся к сестре. — Дежурный врач его уже осмотрел?

— Поверхностных повреждений или ранений не нашли. Скорее всего, кровь чужая. Водитель «скорой» говорил, там страх что творится! А больной без сознания.

— Понятно.

Делать тут явно больше нечего. Надо возвращаться в отделение и готовиться к приему Серова. Впрочем, свободные боксы всегда готовы. После рентгена подполковника наверняка поднимут в реанимацию, и дежурный врач будет сопровождать его, пока не сдаст с рук на руки.

Никишин закрыл удостоверение и положил его на край стола. Повернулся, чтобы уйти, и тут его взгляд упал на модные туфли раненого, небрежно брошенные под стул. Один полуботинок лежал на боку, будто специально показывая слегка стоптанный каблук и часть подошвы.

«Снашивает преимущественно по внешнему краю, — машинально отметил врач. — Кажется, где-то я читал, что именно так снашивают обувь люди, отличающиеся независимым характером, предприимчивостью и смелостью. То есть натуры деятельные и храбрые. Любопытно узнать, во что же этакое вляпалась эта деятельная натура? Хотя лучше никогда не знать подобных вещей, а жить по старому принципу: каждый кулик на своем болоте велик!»

В отделение Валерий Николаевич вернулся как раз перед тем, как привезли на каталке Серова, до горла укрытого простыней.

— Зачем закутали? — поморщился Никишин и откинул застиранную ткань.

Как он и ожидал, Сергей Иванович оказался мужчиной крепкого сложения, с хорошо развитыми мышцами и, надо полагать, высоким. Сейчас, когда он лежал на каталке, определить его истинный рост было трудно. С помощью медбрата и дежурной сестры раненого переложили на кровать, прилепили к широкой груди датчики и включили монитор — теперь хитрая японская машина проследит за пульсом, давлением и частотой дыхания подполковника, регистрируя каждое сердечное сокращение и передавая все на компьютер в ординаторской, а при малейшей опасности подаст сигнал тревоги.

— Что рентген? — начальник отделения пальцами осторожно приоткрыл правое веко больного и заглянул в зрачок.

— Обошелся без переломов, — ответил Кульков. Он сегодня дежурил в приемном покое. — Повезло мужичку, там, говорят, практически всех в лепешку, а вот он и еще один майор остались живы.

— М-да? — неопределенно промычал Никишин и маленьким фонариком-карандашом посветил в глаз неподвижно лежавшего Сергея. — Смотрите, Владимир Викторович, он не реагирует на свет! Зрачок не сужается.

Кульков наклонился и посмотрел через его плечо. Выпрямившись, уверенно сказал:

— Я полагаю, надо диагностировать как состояние средней тяжести. Все кости целы, в том числе и черепные, ранений нет, но наверняка имеется сотрясение мозга, о чем свидетельствует потеря сознания на несколько часов. Потом несомненно проявится амнезия, которая быстро исчезнет.

В принципе тощенький, похожий на подростка Володя Кульков прав, но ему не звонил начальственный баритон и он не имел еще такого опыта, как майор Никишин, решивший дать урок молодому коллеге. Иногда полезно слегка охладить горячие головы. Помогает прочувствовать должную дистанцию.

— Вы полагаете? — скучно переспросил Валерий Николаевич. — Ну что же, посмотрим.

Никишин прослушал стетоскопом трудную клетку Серова, взял его запястье и стал считать пульс, словно не доверял монитору, ежесекундно показывавшему на экране, как бьется сердце. Потом вынул из кармана специальный узкий пенал, развинтив его, достал длинную иглу и методично, словно нанося невидимый узор, начал потихоньку колоть неподвижного Сергея, продвигаясь от лба и лицевых мышц к шее и груди, а там и ниже, до кончиков пальцев ног.

— Вот видите? Видите? — полушепотом, словно приглашая Кулькова в сообщники, приговаривал Валерий Николаевич. — Типичная мышечная атония! Видите?

— Вы хотите сказать?.. — Кульков поправил сползавшие с потной переносицы очки.

— Правильно, — с видом профессора, наконец услышавшего от студента верный ответ, важно кивнул начальник отделения. — Состояние тяжелое! Отметьте: у него обездвиженность, нет нормальной реакции зрачков. И без стетоскопа налицо нарушения дыхания, а тут, — он показал на монитор, — ясно видно брадикардию. Посчитайте пульс больного! А вы говорите, состояние средней тяжести. Сейчас мы его подключим к аппарату и потом начнем разбираться. Кстати, в приемном покое видел его удостоверение. Он же из городского управления. Почему его привезли к нам?

Вопрос был задан на всякий случай, чтобы лишний раз прикрыться, если вдруг начнутся какие-то разговоры. Чистосердечный Кульков непременно вспомнит, как внимательно отнесся к поступившему больному опытный Никишин и как недоумевал, почему к нему в отделение вдруг попал офицер из городского управления. Такой свидетель всегда пригодится.