Однако Юрий Игоревич, прислушавшись к мнению Апоницы, решил вести полки к татарскому стану, раскинутому близ Черного леса. Апоница хорошо запомнил, что рязанское посольство, подъезжая к ставке Батыя, обогнуло лесную опушку. Апоница был уверен, что стан Батыя лежит где-то в той стороне.

На восточной бледно-голубой окраине неба наливался багрянцем медленный зимний рассвет.

В безветрии и морозной тишине движение конных и пеших русских полков, устремившихся к Черному лесу, разносилось по округе грозным шумом, это бряцали кольчуги, хрустел снег под тяжкой поступью пеших ратников, звякали уздечки на идущих рысью лошадях, тут и там звучали громкие окрики воевод и сотников. Полки на ходу выстраивались подковообразным строем, дабы обрушиться на вражеский стан у лесной опушки сразу с трех сторон.

В рассветной серой мгле из степной дали долетали смутные, но все более явственные звуки, которые не могли не встревожить русских князей. Это был дробный глухой гул надвигающейся несметной вражеской конницы. В этот монотонный гул то и дело вклинивался рев многих тысяч человеческих глоток, переходящий в устрашающее завывание. Казалось, там, за холмами, не конное войско собирается, а мечется в поисках добычи стая неведомых кровожадных чудовищ.

– Туда бы нам следовало полки вести, брат, – сказал рязанскому князю Всеволод Михайлович, кивнув в сторону нарастающего грозного гула. – Где-то там конный полк братьев Ингваревичей должен находиться. Задавят их татары своим множеством!

– Нельзя не потревожить это поганское становище у леса, брат, – отозвался Юрий Игоревич, придержав рвущегося в галоп коня. – Коль повернем полки в степь, нехристи из этого стана нам же в спину ударить могут.

Всеволод Михайлович покивал головой, сознавая правоту Юрия Игоревича.

Татарский стан у Черного леса русичи захватили так же быстро, как и предыдущие два. Воины Урянх-Кадана, оставшись без своего предводителя, который из лагеря хана Бури бежал прямиком в становище Бату-хана, недолго оказывали сопротивление русским полкам. Несколько сотен татар укрылись в чаще леса, несколько тысяч разбежались по равнине, ища спасения в близлежащих становищах чингизидов.

Бату-хан встретил этот декабрьский рассвет в разгневанном состоянии. Немало злобных и язвительных слов было брошено им в лицо Бури, Кюлькану и Урянх-Кадану, представших перед ним в обличье беглецов, постыдно бежавших от небольшого рязанского войска. С ханом Байдаром, тоже бежавшим от русской конницы, хан Бату не стал даже разговаривать.

– С кем я затеял этот далекий поход?! – в бешенстве кричал Бату, метаясь по своей юрте, как рассерженный лев в клетке. – Меня окружают трусы и негодяи! В первой же стычке с войском русов мои ханы и нойоны мигом растеряли всю свою доблесть! Прибежали ко мне, как побитые собаки!

Родные братья Бату, Берке и Тангут, пытались его успокоить.

– Русы опрокинули лишь наши головные тумены, пользуясь темнотой и внезапностью, – молвил Берке. – Наши основные силы русам все равно не одолеть, поскольку их очень мало. Барсук, даже очень злой, никак не одолеет медведя!

– Конный отряд русов, напавший на стан хана Байдара, уже окружен воинами хана Менгу, – вторил брату Тангут. – Русы храбры, но вместе с тем и безрассудны, коль отважились в столь малом числе напасть на наше огромное войско!

– Повелитель, – вступил в разговор шурин Бату-хана богатырь Хостоврул, – сегодня мы истребим все рязанское воинство, а затем возьмем голыми руками Рязань и другие здешние города.

Бату-хан пожелал своими глазами увидеть, как будет окружено и уничтожено войско дерзких рязанских князей. Он сел на коня и въехал на близлежащий холм, его сопровождали три сотни конных телохранителей-тургаудов во главе с Хостоврулом.

Солнце, взошедшее над кромкой степного горизонта, озарило заснеженную равнину, на которой разворачивалось беспримерное по упорству и ожесточенности сражение. Надвигаясь со стороны Черного леса, русские полки перевалили через невысокую холмистую гряду и столкнулись лоб в лоб с конными сотнями степняков из туменов Берке и Тангута. Здесь же встали заслоном на пути рязанского войска несколько тысяч воинов из туменов Бури, Кюлькана и Урянх-Кадана. Отступать татарам было никак нельзя, ибо на них взирал сам Бату-хан, становище которого находилось за спиной у татар.

Русские полки двигались в своем обычном порядке: пешцы в центре, конные дружины на флангах. Багрово-красные русские стяги медленно, но неуклонно двигались к Батыеву стану, покачиваясь над звенящим сталью клинков, топоров и копий хаосом колышущегося людского месива. Ни в центре, ни на флангах татарам при всей их многочисленности не удавалось остановить русичей. Там, где остервенелое упорство татар сталкивалось со свирепым напором рязанцев, на истоптанном окровавленном снегу громоздились груды изрубленных тел вперемешку с убитыми лошадьми.

На глазах у Бату-хана гибли сотники и предводители тысяч, во множестве падали на снег простые воины из тюркских и монгольских племен. Творилось что-то невообразимое! Рязанцы, будучи в подавляющем меньшинстве, с храбрым упорством теснили и обращали вспять многотысячную татарскую орду. Когда до Батыева стана оставалось не более сотни шагов, то произошло и вовсе неслыханное – конный отряд русов, окруженный воинами хана Менгу, вырвался из окружения и ударил в спину скопищу степняков, медленно отступающему под натиском рязанских полков.

Впереди на вороном длинногривом жеребце мчался могучий русский князь в позолоченном шлеме, с позолоченным солнцем на щите. Разбегающиеся мунгалы так и падали один за другим от его сверкающего меча. Столь же неудержимы и беспощадны были дружинники с красными щитами на рыжих и гнедых лошадях, широким веером мчавшиеся следом за своим отважным князем.

Невидимая чаша весов в этот миг склонилась на сторону рязанцев.

Русские полки ворвались в Батыев стан. Сражение распалось на множество мелких яростных стычек и сшибок, которые происходили среди шатров и повозок, среди разбегающихся верблюдов и лошадей.

Когда к Бату-хану подлетел на взмыленном коне его брат Тангут с призывом отъехать подальше от становища, превратившегося в поле битвы, то Бату в гневе огрел Тангута плетью.

– Ты, может, предложишь мне и вовсе повернуть коней отсюда обратно в Монголию! – заорал Бату, кривя в бешенстве рот. – Убирайся, собачий помет! И передай от меня ханам и нойонам, что если урусы убьют хотя бы одну из моих жен, то того, на кого из них укажет мой перст, сварят в котле живьем! Они что там, совсем обезумели от страха? Мой дед Чингис-хан покраснел бы от стыда, глядя на все это!

Тангут, зажимая ладонью кровоточащий рубец на щеке, повернул коня и умчался прочь.

* * *

Для монголов стало делом чести не допустить русичей к Батыеву шатру и к шатрам его жен. Лучшие воины из туменов Менгу, Берке, Тангута и Гуюк-хана встали плотной стеной на пути у рязанцев, так и не пропустив их к центру Батыева становища.

Старший шаман Судуй усердно изгибался, приплясывал и завывал, призывая гнев злых духов – мангусов на головы дерзких урусов. Это происходило на том же холме, где находился Бату-хан со своей свитой и тургаудами. Судуй был уже стар, но еще полон сил. Он мог сутками не слезать с коня, мог подолгу обходиться без воды и пищи. Из всех шаманов в войске Бату-хана лишь старик Судуй обладал истинной магией далеких предков, совершая иногда настоящие чудеса.