Махнув рукой, Бася повернулась, прижала ладони к лицу, тихо поплелась в комнату. Неловко пожав плечами, Вадим сунул свои замечательные букеты в руки тете Дуне, повернулся, шагнул за порог. Закрыв за ним дверь, тетя Дуня вздохнула, виновато засеменила вслед за Басей, присела рядом на диван, шурша целлофановой оберткой букетов.

— Да ладно, не убивайся ты так… Перемелется, мука будет. А твоей Варьке и впрямь урок нужен. Побегает немного под дождем, может, ума наберется.

— Да какого ума, теть Дунь? Вот куда она сейчас побежала, а? Куда? У нее же никого в этом городе нет… Как же я удержать ее не успела, ума не приложу!

Она замолчала, сидела сгорбившись и вяло опустив руки на колени. Потом подняла на тетю Дуню блеснувшие непролитыми слезами глаза, проговорила тихо:

— А ведь вы правы, теть Дунь… Опять правы. Никудышная из меня мачеха. Совсем никудышная…

Хорошо, хоть день в кафе выдался относительно спокойным, иначе она его после бессонной ночи вряд ли бы пережила. Варя не появилась ни ночью, ни утром. Несколько раз она выходила на улицу, стояла под дождем, вглядываясь в темноту, потом сидела на кухне, утирая со щек тревожные слезы, пока не заглянуло в окно хмурое утро. Уходя на работу, слезно попросила тетю Дуню не трогать Варю, когда она вернется. Только она не вернулась. Час назад отпрашивалась, домой бегала, проверяла. Не вернулась. Взяла с тети Дуни слово, что она не будет вредничать и сразу ей позвонит, как только Варя появится. Хотя чего толку с того слова? Тетушка сама себе на уме, запросто может и проигнорировать обещанное. А вдруг Варя уже пришла и тетка снова со своим воспитанием затеялась?

— Бась, ты чего сегодня квелая такая? Случилось что? — заботливо ткнула ее локотком в бок барменша Люся, проходя мимо.

— Да нет, ничего…

— А чего клиента морочишь? Вон там, у окошка, парень уж полчаса как сидит, меню в руках теребит. Не видишь, что ли?

— Ах да… И впрямь, не вижу. Да, я сейчас, спасибо…

Симпатичный молодой мужчина начал улыбаться ей еще издалека, она к столику и близко еще не подошла. Странно, чего это он так улыбается?

— Добрый вечер… Вы уже выбрали, что заказывать будете? — с трудом натянула она на лицо дежурную улыбку.

— Здравствуй… мама. Ты меня не узнала, да? Это же я, Глеб…

— Ох-х-х…

Распахнув глаза, она только и смогла махнуть слабо ладонью, без сил опускаясь на стул напротив него. Открыла рот, хотела сказать что-нибудь, да не получилось. Лишь прошептала тихо, сдавленно, сквозь застрявший в горле комок радостного волнения:

— Ой, Глебушка… Неужели это и впрямь ты, Глебушка, господи…

Она бы ни за что не узнала в этом симпатичном молодом мужчине своего пасынка — так он изменился за эти десять лет. Хотя если приглядеться…

Однако приглядеться толком не удалось — лицо Глеба тут же поплыло в пелене слез. Господи, каким же он вырос красавцем, ее пасынок! Лицо чистое, открытое, так и сияет неподдельной радостью встречи. Даже сквозь слезы она видела эту радость — она была настоящая! И эти острые синие глаза в обрамлении густых ресниц, и красивый твердый рот, и улыбка… Какая у него улыбка! Прямо голливудский красавец перед ней сидит, а не тот увалень-подросток, каким она запомнила его на целых десять лет.

— Ну что ты, мам? Да ты не плачь, что ты? — весь потянулся он ей навстречу.

— А как ты… Как ты меня здесь… А, ну да…

— Да, мне отец сказал, что ты вернулась. Ну, то есть приехала… Я, как услышал, сразу к твоей тетке рванул. А она меня сюда отправила. Я уж полчаса сижу тут, смотрю на тебя, смотрю… Мам, да ты не плачь, пожалуйста!

Как тогда, десять лет назад, он протянул руку, коснулся тыльной стороной ладони ее мокрой щеки. Она не удержалась, прижала его ладонь обеими руками, зашептала торопливо, захлебываясь скопившейся мучительной виноватостью:

— Но как же не плакать, Глебушка… Вот ты меня мамой назвал, а какая же я… Какая ж я тебе мама… после всего? Я ж тебя тогда бросила, получается… Я тогда сообщение твое получила — не звони, мол, больше, помнишь? — и телефон сразу потеряла, а потом… потом… Я ж номера твоего мобильника наизусть не помнила, мы тогда мобильник-то тебе новый купили… А потом… Конечно, я могла на домашний номер позвонить… А потом у меня мама умерла, Глебушка. В общем, так я и не решилась. Ой, да что я тебе объясняю! Конечно же могла, но… Я подумала… В общем, ты прости меня, Глебушка…

— Ой, да все нормально, мам! Чего ты? Я пацан тогда был, юный максималист, никаких понятий! А что мамой тебя сейчас назвал… Ну и что? Я тебя и тогда мамой называл… А кого мне еще так называть? Больше, получается, и некого. Мы же потом с отцом одни жили. А когда Инга к нему совсем перебралась, я от них ушел. Квартиру снимал. Потом отец мне помог свою купить. Так что все нормально, мам, никаких обид. Я очень, очень рад тебя видеть, честное слово.

— И я… И я тоже рада, Глебушка… Если б ты знал, как я все эти годы тоской да совестью мучилась! Поначалу ты мне каждую ночь снился, а потом… Потом заботы всякие, Варю надо было растить… Но я о тебе всегда помнила и всегда у тебя мысленно прощения просила!

— А Варя — это…

— Варя — это моя падчерица, Глебушка. Да, так вот получилось, что я во второй раз в мачехи попала. В никудышные, получается, мачехи.

— Не говори так, мам! Почему в никудышные-то?

— Ой, да чего уж там… Знаешь, у Чехова рассказ такой есть — «Душечка» называется. Так вот и я жила как та самая Душечка. Кто рядом оказывался, того и любила. Сначала тебя, потом Варю… Лишь бы свою любовь куда-то пристроить, так получается? Смешно, правда?

— Нет, мам. Не смешно. Я понимаю.

— Да как ты можешь понять, Глебушка! Как я проклинала себя, что сдалась тогда, что не выдержала, что уступила… Это до меня уж потом дошло, какую я глупость сделала, что сбежала. Потому, наверное, что отца твоего очень любила. Да что я тебе все это говорю… Столько лет прошло…

— Нет уж, мам, давай поговорим! Понимаешь, мне это принципиально знать надо. Черт его знает почему, но надо! Засело в голове еще с того времени, как ты, как мы… Мы же этот разговор не закончили, помнишь? Когда ты вещи собирала? Так что давай сейчас его договорим! Знаешь, сколько раз я потом принимался с тобой спорить? Всякие разные доводы приводил, мысленные… Например, что не могла ты сбежать, если отца любила! Потому что любящая женщина всегда борется до последнего. А если не любит… Ты, наверное, сама отца тогда разлюбила, да?

— Нет. Нет, это неправда. Ты что! Если б даже и разлюбила, я бы от тебя все равно никуда не уехала. В том-то и дело, что очень, очень любила! А любящая женщина как раз к борьбе и не способна. Когда любишь, становишься уязвимой, хрупкой, как стекло. А когда не любишь, тогда уже один азарт обладания тобой руководит, и он никаких преград в борьбе не знает. Тогда и получается, что все средства хороши… Нет, отца твоего я очень тогда любила, Глебушка. Ты постарайся меня понять… Хотя бы сейчас…