что отвела дочь в родильный дом. Анатолий на следующий день узнал, что я уже родила. Спросил у моей подруги Зины, кто родился. Та решила его разыграть и отвечает: «Две девочки». Он замолчал. Ввидя, что он помрачнел, продолжает: «Да нет, девочка и мальчик». Анатолий отвечает: «Это уже лучше». Зина засмеялась: «Поздравляю с сыном!» Анатолию, как мне потом рассказывали, от радости хотелось плясать. Он мечтал о сыне, похожем на меня, хотя сын — вылитый отец.

Анатолий числился в 46-м гвардейском Таманском полку, которым командовала Герой Советского Союза Марина Раскова. Летали на легких У-2, или, как их называли, «кукурузниках». Эти машины из-за тихоходности и слабого вооружения казались вроде бы легкой добычей для истребителей, однако малая высота давала им другое преимущество: они появлялись неожиданно, и немцы не успевали их сбить. Немцы презрительно называли У-2 «кофейной мельницей», «русфанер», «ночной ведьмой», но за уничтожение такого самолета их командование давало Железный крест и 5 тысяч марок.

Первое время Анатолий, летая на У-2, сбрасывал листовки с фотографиями руководителей рейха и соответствующими ядовитыми комментариями. Больше всего сфотографирован был Геринг: на отдыхе в своем замке, на охоте и так далее. Листовки сбрасывали и над Москвой, и над Подмосковьем — в немецкие окопы. Анатолий оставлял листовки и мне, чтобы я разбрасывала их по Москве. Изредка его отправляли отдохнуть в Москву, но меня с работы не отпускали. Однажды он приехал очень расстроенный. Оказывается, в Белоруссии в тыл врага надо было выбросить молодую девушку, лет восемнадцати. Она перед броском бросилась на шею Анатолия и сказала, что, обнимая его, прощается с Родиной. Это сильно подействовало на него, он сказал, если немцы победят, то он в России не останется, а перелетит со мной в Америку и все равно будет убивать нацистов, которые разбили нашу жизнь.

Позже Анатолий стал летать на больших американских самолетах «Дуглас», их отряд специально отправляли на переучивание в Сибирь. С того времени он летал только через линию фронта, главным образом в партизанские отряды. За несколько месяцев до его гибели я видела сон: в нашей комнате много-много граммофонных пластинок, и вдруг они падают и разбиваются пополам, ни одной целой не осталось. Проснулась. Рассказала сон маме и приятельнице, они сказали, что это не к добру. Тогда я совсем потеряла покой, умоляла Анатолия не летать часто в партизанские отряды, обещала, что сама по возможности буду приезжать к нему и привозить Валерика. Но он все равно летал и летал.

30 мая 1944 года он позвонил и сказал, что завтра улетает в Белоруссию, к партизанам, а затем дней десять будет дома. Вечером я уложила спать Валеру, родителей, а сама никак не могла заснуть, сидела за столом и читала. В ту ночь разбушевалась страшная гроза. Проснулась мама, стала молиться, а я встала к окну и смотрела на грозу.

Анатолий мог бы не лететь, возвратился бы на аэродром, но экипаж принял решение выполнить задание. Перелетели линию фронта, но дождь заливал костры, которые зажигали партизаны. Несколько часов самолет летал над местом, где надо было сесть, керосин был уже на исходе. И тут самолет попал в эпицентр стихии. Машина потеряла управление, резко пошла на снижение, и вдруг в самолет ударила молния, он загорелся, упал на землю, стал взрываться. Взрывы продолжались почти всю ночь. Только когда все более-менее успокоилось, возвратились партизаны и стали собирать то, что от самолета осталось. В нем летели девять человек, везли боеприпасы и продовольствие для партизан. Из всего, что было, собрали три гроба: кусок серой английской шинели (такую шинель успел получить только один Анатолий, и это все, что осталось от него); женскую грудь (в партизанский отряд летела женщина-врач); кое-какие обрубки и всякие мелочи. Эти гробы похоронили в лесу около деревни Хоросты Ленинского района Белорусской ССР. На могилу поставили дощечку с фамилиями: первым был записан командир воздушного корабля лейтенант Харитонов Анатолий.

Он всегда звонил мне, когда прилетал с задания. Но прошло десять дней, а звонка все не было. Тогда я стала звонить в штаб воинской части, но мне каждый раз говорили, что Анатолия отправили на открытие Второго фронта.

Дней через пятнадцать после его гибели мой начальник отделения подполковник Соколов сказал, что меня вызывают в штаб воинской части. Заныло сердце. Приехала на аэродром, хорошо его расположение знала, а тут вдруг заблудилась. Навстречу идет молодой летчик, спросила у него, как пройти в штаб.

— Вы чья-то сестра? — спрашивает он.

— Я жена Харитонова.

— Это который только что погиб? — уточнил он, но, увидев, что у меня выступили слезы, сразу же убежал.

Я пришла в штаб, где находились командир, его жена. Стали рассказывать мне, что Анатолий улетел на открытие Второго фронта, а я разрыдалась и сказала, что все уже знаю. Они принялись успокаивать, но у меня начался озноб, поднялась температура, и меня перенесли в медицинскую часть, где все рассказали, отдали его вещи, фотокарточки, похоронку и его опечатанный чемодан. Когда вскрыли чемодан, все ахнули: он был полон шоколада, который выдавали пилотам на случай вынужденной посадки. Так как Анатолий не пил и не курил, то табак и водку, что выдавали летному составу, менял на шоколад. Его он берег для меня…

Самолет, на котором летел Анатолий (в этот день он летел вторым пилотом, новый маршрут через линию фронта был ему незнаком), погиб; другие самолеты из-за грозы не вылетели, но катастрофа спасла летчиков от трибунала.

После гибели Анатолия я сильно болела: начались галлюцинации. Увижу на улице летчика, бегу за ним, хватаю за руку, он оглядывается, я вижу, что это чужой человек, отворачиваюсь и убегаю. Пропал голос, и когда меня на партийном собрании принимали кандидатом в члены ВКП(б), я стояла на трибуне, а сказать ничего не могла. Но приняли единогласно. Врачи предлагали направить меня на лечение в психиатрическую больницу. Очень плакала мама: что же будет с Валерой? Мне было двадцать два года, а Валерию — восемь месяцев. Как мы мечтали с Анатолием, что у нас будет много-много детей, и если бы не война, то, наверное, так и было бы!

* * *

Я всегда помню Анатолия и очень жалею, что мало осталось его фотографий. Он был рад, когда в 1943 году ввели погоны, но в форме так и не сфотографировался. Мама отпевала его в церкви, и песочек, который выдал священник, мы похоронили в могиле на Калитниковском кладбище, к моему отцу. Повесили табличку с его фамилией и именем на ограду: кто