захомутаешь принца, я планирую по полной насладиться жизнью на Исолакуори.

Я ухмыляюсь.

— Ну, конечно.

Я иду за ним к шкафу размером с весь мой дом, который переполнен атласными и шёлковыми одеждами разнообразных цветов. Окружённая всей этой роскошью, я едва дышу, так как боюсь, что воздух из моих лёгких может испортить одежду Флавии.

Фибус оставляет меня и начинает копаться на полках с обувью.

— Ох, что будет, когда Сибилла узнает, что скоро станет герцогиней!

Я медленно поворачиваюсь к нему.

— Как насчёт того, чтобы не говорить ей об этом, пока я не сходила на своё первое свидание с Данте? Как ты и сказал, он может начать сторониться меня, когда увидит мои ноги.

— В таком случае он останется в проигрыше, а Антони в выигрыше.

Я качаю головой.

— Антони никогда не примет меня назад.

— Я не верю в слово «никогда» точно так же, как я не верю в то, что существует какой-то «выбор».

Только вот, если мне суждено стать королевой, Антони не сможет оказаться в моём будущем. Как бы мне хотелось рассказать обо всём Фибусу, но этот секрет мне придётся пронести с собой до самого трона.

— Что ты наденешь?

— Куда?

— На свою коронацию, — невозмутимо отвечает он.

Я бледнею. Неужели я сказала это вслух?

Он закатывает глаза.

— На свидание, глупышка.

Я кривлю губы.

— Я думала одолжить платье у Катрионы.

— У меня есть идея получше.

Когда он начинает снимать платья с вешалок, я шиплю на него и перевожу внимание на входную дверь, ожидая увидеть там сердитую Гвинет.

— Расслабься, женщина. Я верну всё на место раньше, чем моя семья возвратится из поездки.

Он бросает мне платье, которое как будто соткано из неба и облаков — это шёлковое платье небесно-голубого цвета с белыми воздушными рукавами.

Это самая красивая вещь, которую я когда-либо видела. Когда-либо трогала.

Но оно не золотое. Данте может обидеться, если я не надену его подарок.

Подняв подбородок вверх и посмотрев на себя в напольное зеркало, я распускаю волосы и представляю, что у меня заострённые уши, мои каштановые локоны опускаются до самой талии и это мой шкаф.

— Фэллон, очнись.

Я отворачиваюсь от зеркала и вижу, что Фибус держит в руках две пары туфель — на каблуках и без. Я киваю на туфли без каблуков, а потом задерживаю дыхание, когда вставляю в них ноги, молясь о том, чтобы они подошли.

Мягкая кожа идеально облегает мои опухшие пальцы, и я вздыхаю.

— Не знала, что туфли могут быть настолько удобными.

— Одно из преимуществ богатства.

Фибус запускает руку в свои светлые волосы.

— Если уж стал богатым, отказаться от такой жизни почти невозможно.

— Но ты же отказался.

— Я забрал с собой всё, что удалось уместить в моей квартире.

— Кстати… А как я смогу выйти отсюда вместе с платьем? Не могу же я вынести его в руках?

Он хватается за ручки огромной кожаной сумки, лежащей на полке, и бросает её к моим ногам.

— Это ещё хуже, Фибс. Гвинет решит, что я обокрала ваш дом.

— Расслабься. Её понесу я.

Я не могу расслабиться, но я складываю платье и кладу его в сумку, а сверху на него кладу туфли. От одной мысли, что мне придётся зашнуровывать мои ботинки, кожа у меня на ногах начинает трескаться, а большие пальцы покрываются новыми мозолями. Я собираюсь пройтись босиком до портика, а потом уже надеть туфли, которые я одолжила.

— А теперь в подвал.

Фибус вешает сумку себе на плечо и жестом просит меня следовать за ним.

Мы отправляемся в подземное чрево поместья и сворачиваем в какое-то крыло, где полно закрытых дверей. Фибус объясняет, что они ведут в покои его родителей и дедушек с бабушками. Его пра и пра-прадеды сделали Тареспагию своим постоянным местом жительства, так же как и большинство фейри старшего поколения, которые предпочитают тропический климат.

У меня осталась только одна прабабушка, остальные трое погибли во время Магнабеллум, либо, как в случае с матерью бабушки, сразу после неё. Оставшаяся в живых прабабушка, грозная Ксема Росси, живет в Тареспагии с моей тётей Домитиной. По словам бабушки, её язык такой же острый, как и её уши. Я никогда не встречала эту пожилую фейри, и после рассказов бабушки особенно не стремлюсь, но предполагаю, что, в конце концов, наши пути пересекутся, если только её сердце, которому уже восемьсот лет, не перестанет биться.

Фибус затягивает меня в овальную гостиную, выполненную в кремовых и белых тонах, с золотыми панелями на стенах, изображающими цветущие лозы. Она роскошна.

— Безвкусно, я знаю.

— Красиво.

— Мой прадед построил эту комнату после того, как побывал во дворце в комнате трофеев, она такая же чудовищно безвкусная.

— Я надеюсь, что мне доведётся увидеть эту чудовищную безвкусицу.

Он останавливается рядом с металлической панелью, его пальцы проходятся вверх по стеблю растения, затем вниз, и снова вверх и вниз.

— Для чего ты щупаешь стену?

— Я отпираю подземелье.

Мои брови приподнимаются.

— Лаская барельеф?

Он усмехается, но затем его смех прерывает щелчок замка и стонущий звук металла скользящего вдоль дерева.

Он надавливает пальцами на панель, и она открывается вовнутрь.

Я моргаю, а потом ещё раз. Солнечный свет просачивается, точно капли дождя, сквозь деревянный стеллаж высотой в два этажа, едва освещая помещение, но оно всё равно пылает. Ряды полок заставлены сверкающими золотыми безделушками, подносами с драгоценными камнями, мраморными бюстами, изображающими миловидных фейри, отполированными до зеркального блеска, книгами в кожаных переплетах с позолоченными корешками и оружием, инкрустированным изумрудами. На стене висят длинные копья с эбонитовыми наконечниками, а также странные кинжалы с чёрными лезвиями, которые я никогда не видала в Люсе.

Похоже, они декоративные. Так же как и эта птица серебристого цвета, чьи крылья пронзают два чёрных шипа — какое страшное произведение искусства.

Когда Фибус ставит сумку в дверной проем, чтобы та не закрылась, запечатав нас внутри, по моей спине пробегает холодок. Я бы назвала это чувством благоговения, если бы моя кожа не натянулась, а лёгкие не начало покалывать.

Страх.

Я нахожусь в подземелье, полном богатств, но чувствую себя так, словно попала в склеп, заполненный костями.

ГЛАВА 21

Я обвожу помещение взглядом в поисках источника своего дискомфорта. Распластанная птица выглядит ужасно, но дело точно не в ней. Какое-то нервирующее, жуткое гудение волнует мою кровь и сводит желудок.

— В этом подвале кто-то умер?

А, может быть, здесь кто-то живет? Например, привидение. Я обвожу взглядом каждый мрачный угол в поисках шевеления.