Хорошо было то, что почти никто из них на караул не обращал никакого внимания. А плохо то, что все они проезжали настолько быстро, что при нормальных условиях успеть проделать всю церемонию, как полагалось, не было никакой возможности. Но по счастью, и в этом карауле имелась спасительная «сноровочка». Электрических звонков не было, но зато за несколько домов справа и слева от караульного помещения выставлялись «махальные» сторожа дворцового управления. Все высокое начальство они отлично знали в лицо и при появлении каждого подавали знак часовому у фронта, который незамедлительно ударял в колокол. Само собой разумеется, что в этот караул полки посылали людей расторопных, чаще всего из учебной команды, а часовыми у фронта, которым все время приходилось зорко смотреть по сторонам, ставили самых шустрых. Так как времени для выравнивания уже не было, на асфальтовой платформе проводили широкую черту мелом. К ней надо было подбегать. Сам караул, при раскрытых настежь широких стеклянных дверях, с винтовками между колен, все время сидел на верхних ступеньках лестницы в полной готовности. Не успеет еще отзвучать колокол, как все опрометью бросались каждый на свое место. Через десять секунд караул бывал уже выстроен и выравнен, и караульный начальник весело командовал: «Слушай, на кра-ул!»

Помню раз, при проезде Николая Николаевича, мы так чисто и ловко все это проделали, что он не только с нами поздоровался, но и успел нам бросить: «Хорошо, молодцы!»

Существовал еще один караул, куда изредка ходил наш полк. Это был «городок огнестрельных припасов» на Охте. Замечателен он был лишь тем, что идти туда нужно было целый час. К моему большому удовольствию, меня туда ни разу не назначали.

Очень легкий, но довольно скучный наряд было дежурство в военных госпиталях. В Семеновский госпиталь, помещавшийся за Семеновским сквером, против Царскосельского вокзала, назначали обыкновенно молодых офицеров 1-й Гвардейской дивизии. Дежурному вменялось в обязанность пройти по всем палатам два раза днем и раз ночью, пробовать пищу и обо всех замеченных неисправностях, кроме как в области чисто санитарной, доносить начальнику госпиталя или лично, или рапортом.

В одной комнате с офицером помещался и дежурный врач, обыкновенно тоже из молодых.

В этой самой дежурной комнате, лет за пятьдесят до описываемого мною времени, состоялось первое знакомство двух великих русских композиторов. Один из них был тогда молодой военный врач Бородин, а другой – юный подпоручик Преображенского полка Мусоргский.

Будучи сам человеком заурядным, должен, к сожалению, сказать, что никого из замечательных людей мне в госпитале увидать не посчастливилось.

Наш полковой собор

Наш собор был построен в царствование Николая I тем же академиком Тоном, который строил и храм Христа Спасителя в Москве.

В первые годы революции обе церкви были разрушены отчасти по мотивам политическим, отчасти же потому, что, как утверждали знатоки, ни та ни другая не имела художественной ценности.

О художественной ценности судить не берусь. Возможно, что ее действительно не было. Но для нас, и офицеров, и солдат, наш собор представлял большую духовную ценность, и то, что его срыли и сровняли с землей, всех нас, стариков, и всех, кто его знал и в нем молился, больно ударило по сердцу. Это была одна из жестокостей революции, которые, как говорят, увы, без жестокостей не совершаются.

Постараюсь описать наш собор, как его помню.

Стоял он на Загородном проспекте, почти напротив Автомобильного переулка. Главный вход был со стороны Семеновского сквера, а к боковым дверям вели широкие ступени, поднимавшиеся прямо с тротуара Загородного.

Местоположение собора было не очень выигрышное. Выходя боковым фасадом на улицу в густо застроенной части города, снаружи он не производил большого впечатления, но зато внутри он был очень хорош. При входе особенно поражала его высота и стройность его размеров. Огромный средний купол покоился на четырех массивных колоннах, деливших церковь на обширную центральную часть и две боковых. На задних колоннах, на стороне, обращенной к алтарю, на высоте человеческого роста, висели старые полковые знамена начиная с времен Петра.

С правой стороны от входа, за бронзовой решеткой у амвона, стояли знамена 2, 3 4-го батальонов и наш галерный флаг.

В память военных подвигов, совершенных преображенцами и семеновцами на море, в 1908 году нашим двум полкам было дано по лодке, «петровские боты», каждая лодка вместимостью на 30 человек при восьми гребцах. Команда на этих ботах была из 3-й и 9-й роты и из тех же рот офицеры. В обыкновенное время командир 3-й роты и младший офицер 9-й носили на погонах петровские золотые вензеля. А когда «выходили в море», что случалось один раз в году весной при открытии навигации, гребцы были одеты матросами. На корме развевался «галерный флаг», обыкновенный белый с синим крестом, Андреевский, которому отдавались почести, полагающиеся знаменам. Поэтому и в соборе он висел вместе со знаменами.

В двух колоннах, в особых ковчегах, за решеткой и под стеклом хранились золотые жезлы семеновцев-фельдмаршалов: великого князя Николая Николаевича (старшего) и князя П.М. Волконского. Фельдмаршалы эти были не так чтобы уж очень боевые. Николай Николаевич, правда, командовал нашими войсками в Турецкую войну 1877–1878 годов. Князь же Волконский никогда ни в каких боях участия не принимал, даже в молодых годах, и всю свою жизнь состоял при Александре I, сначала в свите, а потом министром двора. Но были у нас в полку и боевые фельдмаршалы: Суворов-Рымникский и Дибич-Забалканский. Их фельдмаршальские жезлы хранились, к сожалению, в других местах.

Снаружи, рядом с папертью, был вход в нижнюю церковь, где стоял деревянный, разборный, писанный масляными красками иконостас, служивший когда-то для походной церкви Александра I и побывавший с ним и под Аустерлицем, и в Париже. До 1905 года нижняя церковь была не оборудована и богослужений там не совершалось. В 1905 году в нижней церкви были похоронены тела трех чинов, убитых в Москве, и через несколько месяцев там же тело генерала Мина, убитого З. Коноплянниковой на Петергофском вокзале.

Особенное значение церковь получила с тех пор, когда, с началом Первой германской войны, в ней стали хоронить наших убитых офицеров. Все тела, которые удавалось вынести, в цинковых гробах, сделанных из патронных ящиков, привозились в Петербург и замуровывались в бетонные саркофаги, которые располагались во всю ширину церкви, рядами. К 1917 году ими была занята почти вся нижняя церковь. Было их не меньше сорока. После войны предполагалось соорудить под церковью склеп-усыпальницу,