– Идем, я вижу кусок розового меха, который должен стать твоим.

Я догоняю его, улыбаясь от уха до уха. Мы пробуем несколько разных игр – стреляем из водяных пистолетов, бьем крота молотками, кидаем мячики в мишени. Никаких призов мы не выигрываем, но для меня каждая секунда кажется маленькой победой.

Я со смехом обрызгиваю его из водяного пистолета. Он с энтузиазмом отстреливается, пока мои мокрые волосы не прилипают к щекам и вода не затекает под свитер.

Он даже смеется.

Смеется!

Теперь я убеждена, что нежданный смех – своего рода симфония. Идеальное сочетание нот и аккордов; мелодия, от которой сердце пускается в пляс.

Кэл дважды покупает нам еще сидра и ярмарочных билетов. Меня пробирает дрожь от переизбытка чувств.

Я пью третий стаканчик сидра, когда Кэл протягивает мне кусочек жвачки. Я смотрю на него с сомнением.

– Хм-м. Ну не знаю.

– Она бодрит, особенно после того, как съешь или выпьешь что-нибудь. Попробуй, если хочешь.

Я решаю рискнуть и кладу жвачку в рот.

У меня в горле будто оказалось осиное гнездо. Я судорожно кашляю.

– Ужас. Как ты жуешь ее все время?

– Я привык.

Он усмехается – не только ртом, но и глазами; даже его брови игриво приподнимаются. Боже, он нравится мне таким. Раскрепощенный, упоительно открытый Кэл Бишоп. Мне уже казалось, я просто придумала его и описала в песне.

Когда в мой организм попадает никотин, мои глаза расширяются до размера блюдец. Я полна энергии и нервного возбуждения. Схватив Кэла за руку, я тащу его к баскетбольному киоску, на который он косился весь вечер.

– Ну что, готов?

– Блин. – Он трет лицо. – Ты меня прямо вынуждаешь.

Я сжимаю его руку сильней. В груди у меня тоже что-то разгорается. Теплое, щемящее чувство в моем теле опускается все ниже и ниже. Я стараюсь не подавать вида, глядя на Кэла безумными никотиновыми глазами.

– Нервничаешь?

– Есть немного. – Кэл выскальзывает из моей хватки и снова кладет руку мне на шею. Он слегка потирает мне затылок, проводит пальцами по моей голове. – Думаешь, я справлюсь?

Я теряю равновесие и опираюсь о него, когда мы встаем в очередь.

Справишься, если мы будем вместе.

Будто подслушав мои мысли, он обнимает меня рукой и подтягивает поближе к себе, задевая пальцами мое голое плечо над сползшей курткой. Сидр делает его смелее, а ностальгия – расслабленней. Он продолжает приобнимать меня, будто мы счастливая парочка на свидании. Звуки сливаются в один невнятный фоновый шум, и я медленно закрываю глаза, вдыхая аромат Кэла.

Я позволяю ему заполнить черную дыру внутри меня, пока та не наедается досыта.

Приходит черед Кэла; молодая брюнетка кидает ему мяч, и я готова поклясться, что он нервничает. Будто на кону стоит нечто большее, чем простая плюшевая игрушка. Кэл делает глубокий вдох и бросает мяч. Тот описывает дугу в воздухе, задевает край кольца и отпрыгивает в другую сторону.

Кэл чертыхается и делает еще один бросок.

Мимо.

Снова мимо.

Потом он все-таки попадает в цель, но этого недостаточно, чтобы выиграть приз.

Кэл роется в кошельке и дает брюнетке двадцатку.

– Еще, – коротко говорит он.

Она бросает ему мяч. Кэл попадает в кольцо.

Потом промахивается.

Ругаясь себе под нос, он пробует снова и снова. Чем больше он раздражается, тем чаще мажет.

– Кэл, хватит. Не нужен мне никакой приз, – мягко говорю я и кладу руку на его трепещущий бицепс. – Идем покатаемся на колесе.

– Ты получишь свою сраную игрушку, даже если мне придется потратить всю зарплату на эту долбаную игру.

Я встречаюсь взглядом с девушкой-билетером. Она чуть двигает бровями – кажется, ее впечатлило упорство Кэла.

Тот отдает ей еще одну двадцатку.

Кажется, он вспотел. Несмотря на прохладу, у него на висках блестит пот в свете мигающих огоньков. Кэл поднимает мяч над головой и прицеливается.

Точно в цель.

Еще один бросок.

Снова попал.

Мое сердце колотится, как в детстве. Я будто снова сижу на трибуне и слежу за школьным матчем Кэла. Как в тот декабрьский вечер, когда на таймере оставалось всего три секунды. Кэл поймал передачу, стоя на трехочковой линии, и зрители разом затаили дыхание.

Он попал в кольцо. Как и сейчас.

Точно в цель!

Кэл поворачивается ко мне, совсем как тогда. В тот раз он безошибочно нашел меня взглядом среди толпы на трибунах и победным жестом воздел руки к небесам. Я прыгала от восторга, схватив Эмму за руку, вопила и свистела, пока у меня не заболели щеки. Кэл показал на меня пальцем – или, может, на Эмму, но смотрел он на меня.

– Это мой брат! – прокричала Эмма, сложив ладони рупором. Ее хвостик подпрыгивал в воздухе вместе с нами.

«Вот он, смысл моей жизни», – подумала я.

Я бы не сказала этого вслух – мне было всего тринадцать, что может тринадцатилетка знать о смысле жизни? Но я об этом подумала, и думаю до сих пор. Может, я и не переставала об этом думать.

Раздается победный сигнал, загораются голубые и зеленые огоньки. Длинная очередь за нами одобрительно аплодирует, а брюнетка встает со стула, чтобы выдать нам заслуженный приз.

– Какую хотите?

Кэл приглаживает растрепавшиеся волосы. Темные прядки у него за ушами сворачиваются колечками.

– А мышь у вас есть?

– Мышь? – брюнетка задумчиво морщит нос. – Нет, мыши закончились. Есть акулы, панды и пара ленивцев.

Я прикусываю губу, разглядывая игрушки. Ни одной розовой среди них нет, но есть милая пандочка. У нее грустные глаза, и одно ухо опустилось ниже другого. Что-то заставляет меня улыбнуться и показать на нее пальцем.

– Хочу вон ту.

Кэл хмурится.

– Какая-то она чахлая. Ухо вот-вот отвалится.

– Мне она нравится.

Девушка пожимает плечами и подцепляет панду длинной палкой с крюком. Отдавая мне игрушку, она бросает взгляд на Кэла.

– Поздравляю. Вы очень везучая.

В этот момент я и впрямь чувствую себя везучей.

Самой везучей девушкой в мире.

По-прежнему мокрые после нашей дуэли на водяных пистолетах, мы отходим от киоска и направляемся к аттракционам. Я прижимаю панду к груди и дрожу от смеси сидра, адреналина, никотина и нежного взгляда Кэла.

– Я очень это ценю, – говорю я, глядя на Кэла из-под ресниц. – Правда. Спасибо. – Я обнимаю панду обеими руками и растроганно улыбаюсь.

Он скребет щетину и смотрит прямо перед собой.

– Ты дашь ей имя?

– Да. Розочка.

– Она черно-белая.

Неважно; Эмма уже дала ей имя. Пусть это не мышь, и даже не розовая, и мы уже давно не подростки, и Эммы здесь