Испугаться он не успел, швырнул тело в сторону и свалился с кровати, больно ударившись затылком об пол. Сон оборвался так же внезапно, как и все предыдущие его сны, но на этот раз он получил ключ. А если есть ключ, то найдется и дверь, которую он откроет. И плевать, что сон – слишком ненадежный источник информации. Придется работать с тем, что есть.

В распахнутое настежь окно тянуло предрассветной свежестью и сладким вишневым дымом. Волков уселся на подоконник и закурил. Впервые за долгие месяцы тоска отступила, а значит, Серый Волк взял наконец след.

* * *

Арину разбудили голоса. То есть не совсем разбудили, но выдернули из сна, в котором она была девочкой Лизой и оплакивала смерть своей мамы. Голоса были ей знакомы: властный Хеленин и испуганно-подобострастный Зои Петровны. Хелена давала указания, Зоя Петровна клялась все исполнить в точности.

Скучно. И глаза открывать не хочется. В вену впилась игла, почти не больно, лишь чуть раздражающе. Хелена любит уколы, видит в них свою силу. Арина, наоборот, силы не видит. Или выхода для силы. Все так запуталось. И хочется спать. Просто спать, чтобы без чужих воспоминаний…

…Сон навалился пуховой периной. Сначала мягкая и невесомая, она почти не чувствуется, но очень скоро наливается свинцом, сдавливает грудь, мешая дышать и кричать, не давая жить. И жаркий шепот над самым ухом вызывает лишь вялое удивление.

– Тихо, коза, тихо… Пришло время позабавиться…

Тяжелое на груди и на лице – это Жориковы лапы, а морда его нависает над Ариной размытым пятном. Челюсти больно, и зубы не сомкнуть из-за кляпа. Жорику не нужны ответы. Как же он собирается базарить?.. А сгиб локтя снова кусает игла. Жидкость в шприце грязно-серого цвета, как помои, разливается по венам, притупляет страх и боль, даря равнодушие.

– Двойная доза. Чтобы наверняка, – бормочет Жорик и целует Арину в лоб. Как покойницу.

И у нее есть все шансы умереть. Если не от двойной дозы, то от Жорикова тухлого дыхания.

– Все думают, Жорж тупой, думают, не вижу ничего. А я все вижу, все подмечаю! И флакончики эти немаркированные тоже подметил. Что за лекарство такое, а?

Он ее спрашивает? Откуда же ей знать! Она знает лишь одно – вот такое у нее случилось озарение! – что после этого немаркированного лекарства жить совсем-совсем не хочется и сил не остается никаких. Ни человеческих, ни ведьмовских.

– А я вот заметил, что Хелена, королевишна наша, к тебе в палату заходит только после укольчика этой хрени. – Жорик лыбится, и Арина видит одну лишь эту его кривую скалозубую ухмылку. – Как в клетку к дикому зверю.

На лицо поверх кляпа ложится скотч, для надежности, а Жорик наклоняется близко-близко, спрашивает:

– Что же ты за зверюшка такая, что тебя сама Хелена боится? Молчишь?

Еще бы ей не молчать с кляпом во рту…

– А вот я кое-какие догадки имею. И флакончиками чудесными запасся. Хелена забыла закрыть кабинет, а я тут как тут. Мне ж интересно, чем она тебя так хорошо лечит, что ты при ней на цырлах. А мне вот тоже хочется, чтобы такая цыпочка, как ты, передо мной на цырлах… Ну или в какой другой позе. Это мы с тобой потом разберемся. Я с бабами всегда договариваться умел, хоть с нормальными, хоть с шизанутыми. С шизанутыми оно даже поинтереснее будет.

А скотч тем временем обматывает запястья и лодыжки, врезается острым краем в кожу.

– Пойдем-ка прогуляемся, куколка. – Жорик заворачивает ее в плед с головой, и дышать становится еще тяжелее. – И не бойся, нам никто не помешает. Хелена свалила в город. Тихушники на киносеансе. Ты в курсе, что по пятницам им показывают комедии, а по субботам – мультики? Такая чертова психотерапия. Специально здание под это дело оборудовали. Мультики шизикам… – Жорик хмыкает, а потом продолжает: – А за Зою Петровну не переживай. Спит старушенция младенческим сном. Я ей в чаек кое-что подмешал. До нашего возвращения она точно не очухается.

Тихо скрипят дверные петли. В душной темноте небо и земля меняются местами, в ушах шумит. В мире не остается никаких ориентиров, кроме тяжелых Жориковых шагов и собственного гулко бьющегося сердца. А кричать бесполезно. Она попробовала и получила тычок под ребра, от которого едва не потеряла сознание. Лучше бы потеряла…

Шаги Жорика сделались неслышными, пружинистыми, а дыхание, наоборот, стало громче. Устал или что похуже? Снова скрипнула дверь, но на этот раз визгливо и громко, закурлыкали потревоженные голуби, запахло чем-то затхлым.

– Вот и пришли!

Земля приняла Арину мягко, уколола тонкими иголочками, прелый запах усилился, а ноздри защекотало от пыли. Сено! Жорик принес ее на сеновал. Или в бывшую конюшню. За край пледа потянули, и Арина, кувыркнувшись, уткнулась в сено лицом. Почерневшее, отсыревшее, утратившее изначальный свой аромат, оно казалось мерзким. Отчего-то подумалось, что в сене живут мыши, и стало страшно. Мыши пугали Арину сильнее Жорика, и, наверное, напрасно.

– Ну как тебе хоромы? – Жорик перевернул ее на спину, и теперь она могла видеть звезды в прорехах дощатого потолка. – Когда-то тут были конюшни, а теперь вот сарай. Хелена все никак не сподобится снести. И правильно. Местечко тут уединенное, так что ори – не ори. С Лидкой мы бывало… – Жорик снова осклабился, и Арина уже всерьез испугалась. – Чтобы без посторонних глаз, значит, чтобы вволю.

Он и в самом деле не таился, говорил громко, в полный голос, и разбуженные голуби под самой крышей сердито били крыльями, стараясь прогнать чужаков. Вот только Жорика так просто не прогнать…

– Тогда, значит, с Лидкой, а теперь вот с тобой. – Лапища, пахнущая дешевым табаком, легла Арине на живот, вторая сдернула с губ скотч, вытащила кляп. – И знаешь почему?

Она не хотела знать, она дышала полной грудью и все никак не могла надышаться. А еще она не чувствовала Блэка… Призрачный пес мог причинить Жорику разве что легкое неудобство, но без него она ощущала себя совсем беспомощной. Арина попыталась его позвать. Мысленно – не вслух. Ничего не вышло. Из-за двойной дозы особенного Хелениного лекарства она перестала быть ведьмой и превратилась в обычную девчонку. Девчонку, попавшую в беду… Значит, и выпутываться ей придется как обычной девчонке.

Она не успела ничего предпринять. Удар под дых выбил из груди воздух, а из горла сдавленный крик. Арина сложилась пополам, подтянула колени к подбородку, задышала часто, по-собачьи.

– Не спрашиваешь, за что? – Жорик погладил ее по животу, а потом снова ткнул, вроде бы не сильно, но до чего же больно! – А потому, что сама все прекрасно понимаешь. Это же ты увела мой телефон! Знаю, что ты. Больше некому. – Еще один тычок заставил Арину заплакать. От боли и бессилия. – А то, что от него осталось, я нашел под окном твоей палаты!

Если ударит еще раз, она отключится, а ей нельзя.

Не ударил – снова погладил, а потом облапил. Скотина…

– А телефон был дорогой. Да, дорогой… – Жорик замолчал, Арина затаилась. – А ты сломала. Ведь нарочно сломала, признайся!