И не усни – договорились? Так вот. В одном саду росло девять цветов. Они вместе были как радуга. Их звали… – Лика вдруг завела глаза и стала быстро, шепотом бормотать: – Асанда, Гисанда, Люмина, Кларина, Изильда, Лорена, Сонора, Солита и Нико. Они были все сестры, – объяснила она. – И в этом саду жил сверчок. Он был их кузен – двоюродный братец. Он всех их любил. Днем он старался не петь, чтоб его не поймали мальчишки, а когда наступала ночь, он выходил на лужайку к цветам и принимался наигрывать на своей свирели. А в доме жил одинокий садовник – это он-то и вырастил те цветы, поливал их и холил изо дня в день. Но вот однажды к вечеру на западе собралась гроза. Солнце кануло в ней. По небу летели огромные тучи, и гром гремел так, будто где-то в горах случился обвал. Ветер качал кусты и деревья, а дождь налил лужи по всему саду. Но цветы ничего этого не боялись, так как у них были крепкие стебли и корни глубоко в земле. Боялся один сверчок. Но он спрятался под крыльцо, а потом, когда дождевые ручьи доползли и туда, а дождевые черви завели там танцы, залез в дом к садовнику. Тут он обсох и согрелся и уже совсем было думал запеть, как вдруг в дверь постучали. Гроза как раз разразилась в полную силу. Садовник тотчас открыл, ибо был человек добрый и набожный. Открыл – и отпрянул в испуге, такая прекрасная девушка вошла к нему в дом. Она не сказала ему, кто она и откуда. Но так как бедняжка промокла, то он тотчас принес ей сухое платье, усадил к огню, накормил, а ночью уложил спать на перину под теплое одеяло. И конечно, не мог налюбоваться своей гостьей. Он так ее полюбил, что наутро, когда солнце блеснуло и она собралась уходить, встал перед ней на колени и предложил ей руку и сердце. Но она в ответ лишь качала своей милой головкой и улыбалась ему. «Что же мне сделать, чтоб ты осталась со мной?» – воскликнул тогда садовник в отчаянии. «Только одно, – сказала она. А голос у нее был нежен, как полевой колокольчик. – Исполни это, и я стану твоей». – «Но что же я должен исполнить?» – «В твоем саду, я знаю, растут прекрасные цветы. Срежь их и свей для меня венок. Этот венок будет свадебный дар. В нем я стану твоей невестой». Садовник опечалился. Ибо он очень любил цветы, и ему жаль было их резать. Он замолчал, опустил глаза, а когда опять поднял их, девушки уже не было. Сверчок, который все слышал (так как провел всю ночь в доме), поспешил в сад и рассказал цветам о том, что случилось. Долго молчали в ответ цветы. Наконец самая старшая, Асанда, сказала: «Вот уже август, и мы скоро завянем. Но это не страшно, ведь мы не цветы, а феи. Осенью мы уйдем туда, откуда пришли весной. Но мы отплатим нашему доброму хозяину за все, что он для нас сделал». И так и случилось. Садовник вдруг стал богат, знаменит, как ученый и как поэт, и написал много прекрасных и умных книжек. Ибо фея удачи и фея славы, фея молодости и фея силы, фея поэзии и фея знаний – все были с ним. Только их нельзя было видеть. Одна лишь младшая – Нико, фея женских сердец, ничем не могла помочь ему. Ибо он любил ту чудесную незнакомку, а та была злой волшебницей Эритой, и Нико была не в силах смягчить ее черствое сердце. Любовь мучила бывшего садовника все сильней и сильней. Прекрасная незнакомка не уходила из его души, и даже Солита, фея забвения, была тут бессильна. Сердце его разбилось, и настал день, когда он сам захотел уйти навек из своего прекрасного сада. Тогда Сонора, фея смерти, освободила его от уз, и две птицы спустились за ним из выси. У одной были перья железные, а у другой золотые, и они понесли садовника вверх, в ту тьму, которая соткана из света. Все девять фей горько плакали, а потом решили отомстить злой Эрите, хозяйке человеческих тел. И они забрали у ней то, чем приворожила она когда-то ночью садовника: ее красоту. И она стала безобразна, как ее сердце. С тех пор, в отместку, она ищет людей таких же злых, как она, и делает их прекрасными на вид. Но их легко распознать, ибо феи не любят их и не дарят им своих подарков. А красоту Эриты они хранят у себя. Их верный братец сверчок поет по ночам под окнами у людей и дает феям знать, кого из них любят и чтут люди. За это феи шлют людям дары. И если сверчок их попросит, они могут дать – на время – и красоту Эриты: тем, кто любит их всех – так, как любил садовник. Но это редко бывает.

Лика умолкла. Николинька тоже молчал.

– Откуда такая сказка? – спросил он потом.

Лика вздохнула.

– Не все ли равно? Есть, да и ладно.

– Хм, – сказал Николинька глубокомысленно, – это не простая сказка.

– Не простая.

– Да, – он улыбнулся и нахмурился – так именно, как этого боялся его отец. – Это сложная сказка. А что же она значит, а?

– Вот ты подумай, и тогда поймешь. А то можешь пойти и попросить своего сверчка о чем-нибудь… Вон он, под ванной.

Она вдруг поднялась, оправив ночнушку, и как-то робко повела плечом.

– Знаешь, – сказала она, – тут холодно… Но все равно: я хочу в зал.

И снова будто услышала что-то.

– Ну – ну пойдем, – согласился Николинька. – Там, может быть, будет теплей. Да, да, вот именно: там может быть и теплей.

– Не болтай ерунды, – оборвала его Лика. – Там не может быть теплей. Мне не за тем туда нужно.

– А… а зачем? А? – Он уставился на нее сквозь очки.

– Я там не все разглядела. Пойдем, – сказала она твердо. – Я тебе все объясню.

Она охнула, прижав пальцем фитиль.

Они вышли в зал и остановились у входа. Лика молчала, глядя перед собой, и Николинька рассмотрел во тьме, что от движения воздуха слегка колышется челка у ней на лбу.

– Как странно, – сказала она. – Этот дом принадлежал раньше каким-то аристократам. Веранды не было, а был герб – над входом, меж двух колонн из волнистого мрамора. Быть может, тот самый. Потом… все прошло. Исчезло. А теперь вдруг мы. Вдвоем, здесь. Почему? Странно. – Лика мотнула головой. – Вон та дверь, – сказала она, – вон, за роялем; это куда?

– Не знаю, – сказал Николинька шепотом. – Это ведь не наш дом. Та дверь закрыта, заперта. За ней, кажется, комнаты. Пустые…

– …И темно-прозрачные окна под вечер, – Лика кивнула. – Да?

– Наверно. Я там видел осиное гнездо на окне. Но вообще мы туда не ходим.

– Вот как! И ты ни разу не пробовал заглянуть в них? Ни разу? При твоем росте?

– Нет. А зачем мне?

– Зачем-то надо, раз уж ты здесь, – сказала Лика. – Осиное гнездо… Ты знаешь, что он называл их осами?

– Кого? – не понял Николинька.

– Мертвецов. – Она сама вздрогнула.

– Кто называл?

– «Кто»! Да Берия же, кто еще! – Она мелко дрожала. Черты ее обострились, глаза замерли, она вглядывалась куда-то в мглу.

– А почему осами? Почему? – спросил Николинька робко.

– Я этого не знаю. Но думаю, потому, что они жалили его – после смерти. Он умел узнавать, кто скоро умрет. Я тоже умею. Хочешь, я тебя научу?

– Как это?

– Пошли. Сейчас покажу.

Она схватила его за локоть и потянула к зеркалу. Пальцы ее тряслись.

– Стань тут, – велела она. – И гляди на меня и на мое отражение. Понял? Одним глазом – сюда, одним – туда. Чтоб двоилось.

Сама она встала боком, почти вплоть к стеклу. Николинька сморщил лоб.

– Правильно. Теперь сведи их. Вместе, в одно. Свел? Гляди – гляди теперь слева, чуть вверх. Должна быть тень. Видишь?

– Нет, – признался он.

– Гляди еще! Ну?

– Кажется…

– Темное пятно, да?

Он молчал.

– Это она, – сказала Лика. – Я-то ее хорошо вижу – со вторым зеркалом. С тем. – Она вздохнула. – Значит, я скоро умру, – она отошла от трюмо, опустив голову.

– Разве ты больна?

– Для этого не надо болеть, глупый… Слушай! – Она вдруг опять схватила его за локоть. – Ведь это ты должен знать! – Она зашептала: – Возможен… скажи: возможен метемпсихоз?

– Это что, что? Это что такое? – не понял Николинька, машинально освобождая руку. Но Лика держала цепко.

– Переселение душ. В другое тело, – сказала она.

– Это из сказки?

– Нет, взаправду. Представь…

Николинька вдруг застыл, вскинув брови. То, что он знал, отнюдь не перечило такой мысли.

– А почему бы и нет, – сказал он громко и с той особенной тонкой усмешкой, какая была у него в классе, на уроках, если он раньше других находил ответ. – Спонтанный порядок частиц в зоне бифуркации… Это как матрица, и тогда…

– Стой! Понятно, – оборвала Лика. Она почти повисла на его руке. – Все ясно!