он не преминет показать это, – стоит лишь дать ему повод.

«Сам влез во всё это, сам и расплачиваться будешь», – боец усилием воли прогнал тревожные мысли и старательно улыбнулся толпе. Но радость победы уже не показалась ему такой сладкой, как прежде, теперь её наполнял терпкий привкус грядущих неприятностей.

Напрасно Савьо радовался, что на этот раз Айзек не получил никаких ран. И ещё более напрасно надеялся, что Дьюхаз сменит гнев на милость и простит своего непочтительного раба в честь такой оглушительной победы. Развалившись в кресле за столом и поглощая роскошный ужин, мужчина нахваливал собственную идею отмечать каждый свой прожитый день на спине Айзека.

– Придаёт остроту жизни. Ты не находишь, раб?

– Но он же принёс вам такую победу, хозяин, – робко вставил Савьо, – возможно, стоит простить его?

Дьюхаз усмехнулся и швырнул персик писарю.

– Угощайся, пока я щедр.

– Спасибо, – пробормотал юноша, глядя на подкатившийся к его ногам фрукт.

– И нет, я не прощу Пса. Он должен хорошенько запомнить своё место. У него исключительное положение. Для раба. Даже будь он тысячу раз победителем всех боёв, он навсегда останется лишь моей вещью, и я не позволю ему делать то, что мне не нравится. Пёс навсегда запомнит этот урок. – Мужчина сжал в руке помидор, и по его пальцам потёк красный сок. – А знаешь, я тут услышал интересную вещь. Некоторые мои… товарищи по ремеслу, назовём нас так, утверждают, что если лишить жертву возможности кричать, боль покажется ещё более нестерпимой. Очень любопытное утверждение. Проверим на Псе? – Работорговец усмехнулся, наблюдая за перекошенным от ужаса и жалости лицом Савьо. – Вот, помню, однажды Уник избил раба, так тот три дня харкал кровью, а потом сдох. Нет, не пугайся так, писарь, Пса я убивать не собираюсь. По крайней мере, пока. Уник знает, как навсегда отбить желание перечить мне, не отправив в подземное царство мучений и не покалечив.

Савьо рухнул на колени и, заикаясь, прошептал:

– Х-х-хозяин, я умол-ляю в-вас, не наказ-зывайте П-п-пса.

– Я уже всё решил, раб.

– Б-бейте л-лучше меня, – едва слышно выдохнул юноша, сам не понимая, как решился на это. И куда только делись его извечные осмотрительность и благоразумие? Страх впился в душу Савьо, твердя о том, что он дурак, раз решил пожертвовать собой ради Айзека, но писарь точно знал, что поступает верно – наконец у него в жизни есть друг, ради которого он способен перешагнуть через все свои страхи и добровольно пойти на страдания.

– Тебя? – Дьюхаз усмехнулся. – Ну что ж, думаю, это можно обсудить, раб.

Надсмотрщики притащили его в каюту работорговца поздним вечером и швырнули на пол к ногам мужчины.

– Здравствуй, раб.

Айзек поднял голову и посмотрел на Дьюхаза.

– Добрый вечер, хозяин.

– Ты сегодня отлично сражался. Ты не обманул меня, сдержав своё слово победить.

– Спасибо.

– Ты догадываешься, почему оказался здесь?

Парень постарался успокоить бешено колотящееся сердце, но голос, как назло, прозвучал надломленно:

– Потому что пришло время для… моего наказания.

– Совершенно верно! – жизнерадостно сообщил Дьюхаз, беря с кресла кнут Уника. – Ты готов?

– Нет. Но разве это имеет какое-то значение?

– Ты прав, не имеет. – Работорговец подал знак надсмотрщикам, и те растянули абсолютно не сопротивляющегося парня на полу. – Итак, Пёс, запомни хорошенько: я всегда сумею наказать ослушавшегося меня невыносимо болезненно, найдя самое слабое место. Очень надеюсь, что ты усвоишь этот урок, раб.

Айзек содрогнулся всем телом, когда кнут опустился на его спину, но, вопреки ожиданиям парня, твёрдая кожа не обожгла болью, а лишь вскользь лизнула.

– Поднимите его! – скомандовал работорговец.

Ничего не понимая, Пёс смотрел на весело улыбающегося Дьюхаза. Мужчина склонил голову набок и продемонстрировал кнут пленнику.

– Как я и сказал, я бью в самое слабое место.

Страшная догадка обожгла Айзека, и он прошептал:

– Савьо…

Работорговец расхохотался и хлопнул пленника рукояткой кнута по щеке.

– Порой диву даюсь, ну до чего же ты догадлив, Пёс! Совершенно верно, твоё наказание отныне будет доставаться писарю. – Работорговец сделал паузу. – Пока мы тут с тобой ведём светские беседы, Уник полосует его шкуру.

Этого Айзек никак не ожидал и не успел взять под контроль эмоции. Глядя на побледневшее лицо раба, Дьюхаз расхохотался.

– Ах, какая трагедия, Пёс! Но, представляешь, писарь сам пришёл ко мне и предложил обмен. Он так молил меня, что моё сердце дрогнуло, и я не смог отказать.

Айзек прикрыл глаза и поджал губы.

– И что, даже не попытаешься убить меня или разгромить мою каюту, раб?

«Я бы с удовольствием…»

– Нет, хозяин, – севшим голосом произнёс Пёс. – На этот раз вы весьма доходчиво объяснили, что выступать против вас – себе дороже. И у меня больше нет желания делать это. Слишком высока цена.

– Отличная ложь. И главное, звучит весьма правдоподобно. Молодец, раб. Отведите его назад в каюту, думаю, Уник уже закончил с писарем.

Пёс вздрогнул и вскинул голову, пряча отчаяние за гордостью.

Надсмотрщики, непрестанно гогоча, втолкнули Айзека в каюту и захлопнули за его спиной дверь. Что-то дрогнуло в душе парня, когда он увидел избитого, окровавленного писаря.

– Друг Савьо… – Пёс опустился на колени перед юношей.

Писарь приподнял голову.

– Только не спрашивай меня, зачем я это сделал, пожалуйста.

Айзек вздохнул.

– Даже и не собирался. Я слишком хорошо понимаю, зачем. Давай, друг, поднимайся. – Парень помог всхлипывающему и стонущему Савьо встать и довёл его до кровати.

– Прости, – прошептал писарь.

– Тебе-то за что извиняться? Этот треклятый Дьюхаз слишком любит играть человеческими жизнями и чувствами.

– Потому что сам не знает, что значит дружба, любовь или семья. Такие, как он, никогда не смогут отдать жизнь за кого-то другого. Поэтому он так стремится разрушить любые привязанности. Работорговец жутко одинок, и мне порой жаль его.

Пёс изумлённо вскинул брови.

– Чудной ты какой-то! Вот уже кого мне точно не жаль, так это хозяина. А в остальном, кто знает, возможно, ты и прав. Давай-ка лучше я смажу твою спину. Кажется, у тебя где-то была целебная мазь. Где она?

– Не надо, всё само заживёт. – Савьо ухватил Пса за руку. – Спасибо.

– За что?

– За то, что благодаря тебе я перестаю быть трусом. Раньше я бы никогда не решился на подобный шаг. Но, глядя на твою смелость, я, кажется, и сам становлюсь не таким боязливым. Теперь, возможно, я перестану страшиться всего и вся.

Айзек покачал головой и сел на край койки.

– Смелость – это не отсутствие страха. Ты ошибаешься. Ничего не боятся только безмозглые идиоты. Бояться – это нормально, даже более того, это хорошо и правильно.