Зато археолог прекрасно разобрался в услышанном.

– А еще говорят, что достижения современной науки уникальны! – Он согласно кивнул лекарю и повернулся к Косте. – Мэтр Катсас предупреждает, что если мы не будем поддерживать рану в чистоте, то она может загноиться и наш друг умрет. А Пастер был уверен, что открыл нечто абсолютно новое.

Малышев, уже убедившийся на деле в высокой квалификации греческого эскулапа, подтвердил:

– Да, точно. Этот доктор будет получше тех, кто режет сейчас больных в Италии и Германии.

Лекарь еще раз озабоченно взглянул на крошки растертой таблетки стрептоцида, осмотрел повязку, приподнял раненому веко и покинул палатку, поспешив к остальным пациентам. Осада, по словам Улугбека, должна продлиться еще несколько недель, поэтому, в отличие от первой ночи, проведенной под днищем повозки, товарищи разбили шатер, сшитый по заказу еще в Италии, в котором поместили Пригодько и большую часть своих вещей.

Захар застонал и попробовал повернуться на бок, но его удержали сильные руки «сиделок», приставленных на ночь. Опытные норманны по очереди следили за состоянием здоровья хозяйского оруженосца.

Сам же благородный рыцарь отправился на ночное совещание в шатер Готфрида Бульонского, где вожди похода и их ближайшие советники составляли план предстоящего сражения.

Малышев осмотрел посеревшее лицо красноармейца. Дыхание Захара было ровным, спокойным, в общем, его одолел крепкий целебный сон.

Косте и самому жутко хотелось спать. Лекарь прошелся по царапинам и порезам, замазав большинство из них вонючей едкой мазью. Он предлагал зашить парочку самых глубоких, из которых при движении начинала сочиться кровь, но Костя отказался.

Малышев поднялся, чтобы выйти на улицу. В шатре по чину полагалось спать только Тимофею Михайловичу, еще места хватило бы раненому оруженосцу. К тому же на чистом воздухе было приятней. Спертая атмосфера шатра, наполненная парами лекарств и запахом крови, не располагала к отдыху.

Бывший фотограф поднялся, но не успел сделать и пары шагов. Полог шатра приподнялся, и внутрь заглянуло несколько чумазых бородатых рож.

– Малиньи и Сомохоф здесь? – прорычал по-французски обладатель витой золотой перевязи.

Пока Костя вспоминал свою новую итальянскую фамилию, Улугбек Карлович поднялся навстречу гостям:

– Да… Что-то случилось?

Внутрь зашли сразу несколько рыцарей, бренчащих кольчугами, отчего взволновались и схватились за топоры оба норманна-«сиделки». Но вошедшие не проявляли агрессии, даже наоборот. Они весьма уважительно окинули взглядами тело сибиряка, покрытое повязками, и обмотанного окровавленными холстинами, но твердо стоявшего на ногах фотографа.

– Вас призывает граф Сен-Жиль, милостью Божьей граф Тулузы и герцог Нарбонны, маркграф Прованса и прочая.

Костя к вечеру уже плохо соображал, потому тупо переспросил:

– Ко всем ехать по очереди? Или они вместе собрались?

Пришедшие не поняли вопроса, зато ученый тихо вразумил товарища, одуревшего от усталости:

– Это один и тот же человек. Просто титулов много.

Костя понимающе поднял брови. Если уж такое важное лицо заинтересовалось рядовым оруженосцем, то никакие отговорки и ссылки на усталость не помогут. Надо ехать.

Графу Тулузскому Раймунду Четвертому было пятьдесят шесть лет. Хотя все приближенные льстиво в глаза уверяли сюзерена, что он выглядит моложе, он и сам знал, что вот-вот увидит первые лучи собственного заката. Потому и откликнулся старый задира и один из богатейших феодалов Европы на призыв папы Урбана первым среди равных. Понимал, что на старости лет судьба и Бог дают ему шанс одним махом лишиться груза ошибок молодости и обрести то, чего он давно искал – немеркнущую славу первого христианского воина.

Потому он не только следил за подготовкой своего войска по части вооружения и припасов, но и заботился о чистоте веры собравшихся в паломничество. При лагере провансальской армии отирались более пяти тысяч монахов, кормившихся из котлов графского казначея. Каждый день в далекой Тулузе начинался с молитв, призывавших благодать Господню на головы отправившихся в поход. Нередки были общевойсковые молебны и благодарственные службы. Раймунд старался не только обеспечить войска материально, но и поддержать высокий моральный дух.

И когда прибывший греческий военачальник обвинил тулузца в том, что его воины призывают дьявола для решения богоугодных задач, реакция графа была молниеносной. Подозреваемые должны были смыть обвинения тут же… Или ответить за свои преступления.

…Костю и Улугбека ввели в гигантский шатер предводителя провансальского войска, когда большая часть армии уже отправилась ко сну. Солнце в мае встает рано, и битва могла начаться с первыми лучами, потому проснуться и подготовиться к ней следовало еще затемно. Тут каждый час отдыха был на счету. Это понимали и собравшиеся в шатре полководца люди. Но обвинения византийца были слишком серьезны.

По центру шатра возвышалось походное кресло графа, очертаниями и обивкой напоминавшее всем оставленный на далекой родине фамильный трон. Чуть позади стояли укрытые богатыми материями лавки для гостей. В середине оставалось место ответчикам.

Русичей привели на дознание. Не суд, не церковное расследование, а пока что только дознание.

Вопрос поставил гость Раймунда, высокий чернявый грек с уже наметившейся проседью в волосах. Холеное властное лицо византийца немного портили складки в уголках рта и толстые губы сластолюбца, но в целом представитель Империи выглядел очень солидно: богатый, шитый золотом плащ, обилие перстней с крупными каменьями, золотые обручья.

Сидевший в кресле хозяин шатра даже терялся на фоне всего этого блестящего великолепия. Граф и властелин Тулузы был сухощав, строен и даже немного аскетичен. Лицо его, изнуренное долгим весенним постом, было бледновато, нос заострился. Среднего роста, он выделялся среди остальных франков прежде всего глазами: уверенный, подавляющий собеседника взгляд из-под густых бровей был обжигающе прямым.

– Вы были те воины, которые в одиночку сражались против тысяч варваров? – сразу приступил к делу граф.

Оба русича поклонились. Отвечать стал Улугбек Карлович:

– Да, ваше высочество. Это были мы.

Гул одобрения пробежал по залу, на лицах придворных рыцарей и монахов выразились десятки чувств, но преобладающими были досада и восхищение.

– Это был храбрый поступок. – Раймунд участливо повел кистью, приглашая вошедших садиться на приготовленные для них табуреты. – Говорят, перед вами остался целый вал из тел сарацин, а ваши доспехи были изрублены на вас в клочья?

Костя удивился тому, как быстро события дня могут обрасти такими легендами. Отвечал опять Сомохов:

– Думаю, те, кто рассказывал вашему высочеству об этом, несколько преувеличили. – Он обернулся к стоявшему рядом фотографу и положил руку ему на плечо. – Это оруженосец рыцаря Тимо из Полоцка. Он сразил в бою девятерых и нескольких ранил. Второй оруженосец отправил в ад двенадцать мусульман. Все остальное – преувеличение.