— Располагайтесь. Вот белье, полотенца… А вот сюда, — он указал на комод, — можете сложить свои вещи. — Его нервозность выдавало это «вы», от которого пока ни он, ни она не могли окончательно отвыкнуть. — Вы найдете ванную? Не заблудитесь?..

— Константин Константинович… Вы не сожалеете о том, что сделали? — спросила Дина, не глядя на него.

— Дина… Если я и волнуюсь, то совершенно не по этому поводу.

— А по какому? — Она подняла на него глаза и в тот же миг поняла всю глупость своего вопроса.

— Не скажу, — засмеялся Костя. — И вообще, вы домой пришли? Вот и будьте как дома.

— А вы? — снова вырвалось у Дины.

— И я буду как дома. — Он улыбнулся, провел ладонью по ее обнаженной руке и вышел, прикрыв за собой дверь.

Дина постояла какое-то время, потом снова огляделась и принялась распаковывать сумку.

Дома так дома! — решила она. Уж если в общежитии она могла чувствовать себя как дома…

Дина застелила постель, потом взяла свои банные принадлежности и пошла в ванную.

— С легким паром! — сказал Костя, когда Дина с полотенцем на голове, в шелковом халатике и тапочках с меховой опушкой вошла в кухню.

— Спасибо, — сказала она.

— А я вот ужин решил соорудить. Вы не против?

— Против, — нахмурилась Дина. — Я могу это сделать сама. Вам нужно поберечь ногу.

— Ну уж нет! — засмеялся Костя. — Мне пора привыкать к нормальной жизни двуногого человека.

— Но вы все равно поосторожней, — попросила Дина.

— Хорошо. Пока я еще не совсем двуногий, разрешаю вам помочь мне. Берите вот это и это и несите в гостиную.

В гостиной на журнальном столе горела свеча и было накрыто на двоих.

— Я сейчас, — сказала Дина.

Она надела новое летнее платье, сшитое мамой и приберегаемое для поездки на море, в котором Костя еще не видел ее, и расчесала влажные волосы, чуть потрепав их за концы, чтобы хоть немного просушить.

Костя накладывал еду в тарелки и откупоривал шампанское.

Дина кивнула на магнитофон:

— А что вы слушаете?

— Много чего… А что любите вы?

— У меня никогда не было магнитофона, только пластинки… Я люблю Эмиля Димитрова, Лили Иванову… Ну и вообще всю зарубежную эстраду. Французов люблю.

— А англичан? — улыбнулся Костя.

— Наверно, я не знаю их. Хампердинк… Он англичанин?

— Хотите послушать англичан? — Костя как-то хитро глянул на Дину.

— Да, хочу. Я люблю музыку… Я даже уроки всегда под музыку делала, так что можете меня не спрашивать.

— Это просто замечательно! Я под музыку живу!

Он поднялся с дивана, открыл тумбу, на которой стояли магнитофон и проигрыватель, и Дина увидела невероятное количество пластинок и коробок с пленками.

— Вот это да! — не удержалась она.

Костя усмехнулся:

— Здесь едва ли не большая часть моей зарплаты. Не могу отказать себе, если Мишка вдруг предлагает что-то новое.

Зазвучал гитарный перебор, и вступили мужские голоса: «Yesterday… all my troubles seemed so far away…»

— Это «Битлз», я их знаю, — сказала Дина.

— Нравятся?

— Вообще-то да, но я мало их слышала. На моих пластинках есть две песни… Красиво… но за живое не берут.

— Вот как? А что вас берет за живое?

— Не знаю… так сразу не могу сказать… Вот возьмет что-нибудь, я вам дам знать, хорошо?

— Отлично! — В глазах Кости снова появилось выражение удивления и восхищения.

Дину смущал и волновал его вид: распахнутая на груди рубаха с короткими рукавами, голые ноги… точнее, одна голая, а другая в посеревшей скорлупе гипса. Дина старалась смотреть именно на эту, замурованную, ногу, чтобы не слишком волноваться от вида полуобнаженного мужчины, который был ей так небезразличен…

Костя сидел откинувшись на спинку дивана и смотрел на Дину. Но стоило ей поднять взгляд, как он отводил свой и принимался сосредоточенно следить за дымом, вьющимся над сигаретой.

— У вас есть планы на каникулы? — спросил он, не найдя другого повода прервать затянувшуюся паузу.

— Я собиралась поехать на море. — Дина обрадовалась тому, что нашлась тема, на которую можно поговорить и которая развеет сгущающееся электричество.

— И что, когда едете? — Костя постарался произнести это непринужденным тоном.

— Я никуда не еду, — сказала Дина, удивляясь такому вопросу.

— Что ж вы, без каникул останетесь?

Дина не ответила. Она поняла, что, если разговор пойдет в том же духе, они оба будут блуждать по лабиринту взаимных реверансов и ложной деликатности, пока не забредут в тупик.

Она отвела взгляд, сделала вздох, чтобы сказать все, что думала о наступившем моменте, об их пустой болтовне, прикрывающей неловкость… Но не сказала ничего, выдохнула и, посмотрев на Костю, поднялась, пересела на диван, взяла его руку и поднесла к своей щеке.

* * *

Дина проснулась. За окном стояла глубокая ночь. Это ощущалось по особой глухой тишине, которая длится лишь очень короткое время. Но в комнате не было темно — просто синий полумрак. Наверное, небо ясное, много звезд или луна яркая.

Ее щека лежала на груди Кости, его руки обхватили ее, и она ощущала напряжение в них. Дина подняла голову. Костя смотрел на нее и улыбался.

— Ты не спишь?.. Почему? — спросила Дина.

Костя еще крепче прижал ее к себе.

— Не могу… Не хочу.

— Я тоже думала, что не смогу заснуть рядом с тобой…

— Ты устала.

— Да… наверно. Но я уже отдохнула… И хочу снова целовать тебя. И хочу уставать от тебя без конца… без конца… И хочу, чтобы ты от меня уставал…

Дина вспомнила, как они целовались на диване, как потом Костя молча взял ее за руку и привел в спальню, как они раздевали друг друга, как она едва не лишилась чувств, когда увидела его обнаженным, а потом опять — когда его руки коснулись ее…

Он сидел на постели, а она стояла перед ним нагая, и его руки блуждали по ее коже, словно руки скульптора, которые торопливо лепили тело для Дининой души, готовой вот-вот упорхнуть на небеса. А потом они наперебой ласкали друг друга и плакали от восторга, который был выше их сил… А потом Костя сказал, что не хочет «все испортить».

— Давай подождем немного, когда я стану двуногим.

А Дина сначала не поняла, о чем он, а потом сказала, что может ждать сколько угодно, но ведь обниматься же они могут…

— Конечно, — сказал Костя, — мы будем обниматься и целоваться, и для нас не будет никаких запретов…