— Да, — сказала Дина, — ты можешь делать со мной все, что только захочешь, я вся-вся принадлежу тебе…

— А я тебе, — сказал он…

И они целовали друг друга до изнеможения, а потом Костя ласкал Дину и сделал так, что она едва не умерла от совершенно невыносимого, непосильного блаженства…

— А я могу сделать тебе так же? — спросила Дина, когда пришла в себя.

— Можешь, — сказал он и показал как.

И Дина снова едва не умерла — на этот раз оттого, что Косте было так же невыносимо сладко… А потом она заснула в его объятиях, хоть и не хотела засыпать, не хотела выронить из сознания букет дивных ощущений, из которых состоял любимый… из которых состояла сама любовь.

* * *

А утром Дина позвонила маме на работу.

— Мама… Это я. — Дина волновалась.

— Диночка, что-то случилось? — Мама чувствовала свою дочь даже за тысячу километров, даже сквозь хрипящий эфир.

— Нет… Ничего… Ну, вообще-то случилось…

— Что? Дина, что? Ты здорова?

— Мамочка, я здорова. Просто… просто я теперь не буду жить в общежитии…

— Как?.. Что такое? А где? Где ты будешь жить? У Тети Иры?.. Дина?

— Мамочка, я переехала к… ну, я говорила тебе, помнишь?

— Да. И что? Говори! Говори, Диночка!

— Ну вот и все. Я живу у Кости. Он сломал ногу, и я не поеду на море.

— Диночка… Может, мне приехать? Дина, а?

— Мам… как хочешь… Я же не знаю, как у тебя со временем… Ну, приезжай.

— Диночка, а я могу поговорить с твоим… с твоим Костей?

— Ой, ну не знаю… мам… — Дина посмотрела на Костю вопросительно.

Костя сидел в глубине комнаты и наблюдал за Диной. Он предложил ей уединение, но Дина сказала, что она ничего не собирается таить от него, что мама уже знает о его существовании, что все будет хорошо, просто она предупредит маму, чтобы та не ходила по вечерам на почту и не звонила в общежитие, и скажет, что никуда не поедет на каникулах.

Костя спросил Дину взглядом: «Что?» Дина жестами объяснила, что мама хочет с ним поговорить. Костя кивнул и подошел к телефону.

— Мам… Сейчас я передам трубку… — И она с волнением протянула Косте телефон.

— Здравствуйте, — сказал он. — Меня зовут Константин Константинович.

— Очень приятно, Константин Константинович. Я — Динина мама, Елена Георгиевна.

— Мне тоже очень приятно. — Повисла небольшая пауза. — Елена Георгиевна… Я хочу сказать вам, что люблю вашу дочь… У меня очень серьезные намерения… То есть я беру на себя всю ответственность за вашу дочь. Отныне можете не беспокоиться о ней… — Он засмеялся. — Нет, я понимаю, конечно, что вы будете беспокоиться… как мать… Но я вам обещаю… я клянусь, что Дина отныне под моей опекой, и весь спрос только с меня одного.

— Спасибо, Константин Константинович… Мне очень приятно, что вы так… — Елена Георгиевна хлюпала носом, плакала, конечно.

— Еще я хочу сказать вам, что у вас замечательная дочь… просто замечательная. Я надеюсь, что мы скоро с вами увидимся. Мне на днях снимут гипс, и мы приедем, если вы не против… Вы же должны знать, в чьи руки отдаете свое сокровище.

— Да, конечно, конечно… Я буду рада.

— До свидания, Елена Георгиевна. — Костя отдал трубку Дине и стоял рядом, обняв ее за плечи.

— Мамочка, все очень хорошо. Я целую тебя. Не плачь…

— Диночка, кто он?.. Такой умница… а голос какой красивый! Он не певец?

— Нет, мам, — засмеялась Дина. — Константин Константинович преподает в институте. Хотя, может, он и петь умеет. Я пока не знаю.

— А ты… ты используешь то, что я тебе дала?

— О чем ты?.. А! Н-нет… пока это не нужно…

— Как это? Что значит — пока не нужно? Вы решили сразу ребеночка завести?

— Да нет, мам… Ну просто пока не нужно. Но я помню. Я буду.

— Ладно, Диночка. Я поняла, что рядом с тобой очень серьезный мужчина… Он не был женат? А детей у него нет?.. Что ты молчишь?

— Нет, мам. Все хорошо. Мы встретимся, и ты все сама увидишь. Ладно?

* * *

Чуть позже Костя сказал:

— Как только мне снимут гипс, мы поедем в твою любимую Феодосию. Две недели на отдых вполне хватит.

— Ура! — воскликнула Дина. — Только… ты же не любишь море.

— Ну… море будешь любить ты, а я буду любить тебя.

Предложение было соблазнительным.

— А какие у тебя были планы на август? — спросила Дина.

— Думал, уеду к Мишке на дачу… и буду дописывать диссертацию.

— Ты пишешь диссертацию?

— Ой… не будем о грустном…

— Почему? Это разве грустная тема?

— Это так же весело, как ходить в кандидатах в коммунисты.

— А ты еще и кандидат в коммунисты?!

— А ты думала! Завкафедрой и не коммунист…

— А ты не хочешь?.. Не хочешь в коммунисты и в кандидаты наук?

— Не-а! Ни туда ни туда не хочу. Диссертация моя — мертворожденное дитя, так, для галочки… для статуса да для надбавки к зарплате. Этим нужно заниматься там, где настоящая наука с настоящим производством в одной связке, а в нашей с вами отрасли, Дина Александровна, голая наука — как голый кактус. А в коммунисты… коммунисты не такую музыку должны слушать, как я… Какой я коммунист! Вот бабуля моя коммунисткой была. С фигой в кармане, правда… Ей деда надо было спасать. Перед войной какое-то дело на него завели, белыми нитками шитое. Вот она и спасла. Он, правда, вскорости умер, а бабуля так и осталась в партии… Хочешь, я тебе ее комнату покажу?

И Костя повел Дину в другой конец квартиры.

— Ну и квартира у тебя! Я думала, больше, чем у моих родных, не бывает… Это последняя комната или ты еще несколько припрятал?

— Увидишь.

Костя открыл дверь в конце длинного коридора, и они вошли в большую, загроможденную мебелью, коробками и ящиками комнату. Забытый и заставленный всякой всячиной рояль был покрыт толстым слоем пыли. В этом конце квартиры, похоже, последний ремонт делали еще до войны.

Из нее был вход в комнату поменьше. Там стоял большой старинный письменный стол, заполненный книгами и папками, на нем — классическая лампа под зеленым стеклянным абажуром, по стенам — книжные шкафы, полные книг, а на них — тубусы и просто свернутые в рулоны пожелтевшие листы ватмана. Простенок между двумя узкими окнами был заполнен на всю высоту — от пола до потолка — планшетами с какими-то проектами, выполненными цветной тушью: изолинии рельефа местности, розы ветров, улицы, геометрические фигурки домов, зеленые зоны, река, озеро…