Игнатия, Иерусалимского – Диодора, Сербского – Германа, Болгарского – Максима, Грузинского – Илию и др. То есть, с точки зрения литургической, действительно Православная Церковь едина. И точно так же Патриарх Варфоломей во время каждой Литургии поминает всех предстоятелей Православных Церквей, и Парфений поминает, и Игнатий, и Диодор, и Герман, и Илия, и Максим.

Но, в сущности, наше единство – единство Русской Православной Церкви с православным миром на этом и заканчивается. Мы, например, не знаем о том, что в те времена, когда у нас было более-менее спокойно, в Румынии, при Николае Чаушеску, были ужасные гонения, и Церковь очень стойко держалась в этих гонениях; во времена Тито Церковь в Югославии подвергалась чудовищным преследованиям. И в этих условиях Патриарх Герман проявлял очень большую стойкость, упорство и уверенность. Вот этого мы совершенно не знаем. Это, конечно, очень большая наша беда: мы не знаем о тех подвижниках, которые преследовались в течение ХХ века в других Православных Церквях. Слава Богу, появилась книга о святом Нектарии, о котором я сегодня рассказывал. Мы даже, как правило, как-то забываем о том, что греки канонизировали старца Силуана в те времена, когда в нашей стране это было невозможно, потому что, как только заходил разговор о возможной канонизации нового святого, в Совете по делам религий говорили: все святые жили давно и давно умерли; тех, кого надо было канонизировать, канонизировали; теперь святых не бывает.

Итак, проблемы канонизации новых святых в то время вовсе не существовало, потому что была такая железобетонная установка – все святые жили давно и давно умерли, теперь святых не бывает. И на встречах с архиереями и верующими мирянами, выбранными из числа московских православных, году, наверное, в 1969–1970-м тогдашний председатель Совета по делам религий товарищ Куроедов сказал: пожалуйста, ходите в церковь, заказывайте молебны, молитесь Богу, берите святую воду, но ходить на могилки лечиться нельзя ни в коем случае. На чьи могилки могут ходить люди лечиться? На могилки новых, непрославленных святых.

При мысли о том, что в ХХ веке могут быть святые, эти люди, фактически руководившие Церковью, приходили в раздражение и ярость. Именно по той причине, что всё, что касается святых, то есть живой жизни Церкви, живого действия Духа Святого в Церкви, – относится к далекому прошлому, теперь-де такого не бывает. Да, преподобный Сергий – святой, потому что он давно жил, в XIV веке. Да, был митрополит Алексий Московский, тоже святой, потому что он тоже жил в XIV веке. А еще более святые – великомученик Георгий, или Варвара, или Екатерина, потому что они жили в IV веке. Но преподобный Серафим – такого нет, не было и быть не могло! Совсем как Никита Сергеевич Хрущёв – его имя тоже одно время было запрещено к употреблению. В Главлите (Главном управлении по делам литературы и издательств. – Ред.) был список имен, которые ни при каком условии не должны были попасть в печать. Там было имя Хрущёва – и там было имя поэта Николая Степановича Гумилёва. Скажем, о Бердяеве, о Мережковском можно было упоминать, ругая, а о Гумилёве нельзя было упоминать ни хваля, ни ругая. Просто сотрудник Главлита, который сидел и проверял по списку имена, вычеркивал его имя – и всё. Точно так же вычеркивалось и имя преподобного Серафима: его не было, его нельзя было упоминать, потому что он не просто святой, а святой, очень близкий к нам по времени.

Так вот, в то время, когда мы здесь не могли объявить святым никого из угодников нашего времени, Элладская Церковь объявила святым старца Силуана, нашего замечательного отечественного подвижника, который трудился на Афонской горе. И в то же самое время бесстрашный Патриарх Герман в Белграде объявил святым Иоанна Кронштадтского, которого здесь святым объявить не могли. А мы об этом ничего не знаем. Мы о жизни поместных Церквей ХХ века не слышали совершенно ничего. Это очень плохо, это очень грустно, потому что в результате мы замыкаемся в Церкви в национальных рамках, мы начинаем путать православное и национальное. Нам начинает казаться, что православие – это чисто русское явление, что оно ограничено рамками России. А на самом деле православие есть везде и вне России, оно, даже русское, процвело в ХХ веке гораздо успешнее там, чем внутри России, в ее пределах, в ее границах.

Я уже говорил в воскресенье перед ранней Обедней и по радио тоже[11], что именно за границей Русская Православная Церковь пережила в ХХ веке удивительный расцвет. Я имел в виду и отцов Александра Шмемана, Иоанна Мейендорфа и Георгия Флоровского в Соединенных Штатах, и митрополита Антония (Блума) в Англии, и отцов Александра Ельчанинова, Киприана (Керна) и Николая Афанасьева в Париже. И действительно, подлинный расцвет пережила Православная Церковь в ХХ веке – и православное богословие, и православное пастырство. Причем поразительно то, что ни тени этого расцвета не видишь в так называемой Русской Зарубежной Церкви.

Я надеюсь, вы знаете, русские православные люди за границей относятся либо к Московской патриархии, как митрополит Антоний Сурожский и его паства, либо к Константинопольской патриархии, как православные Франции, либо к Американской Автокефальной Церкви под митрополитом Феодосием, как о. Александр Шмеман или о. Иоанн Мейендорф. Но есть еще так называемая Русская Православная Церковь Заграницей. Это далеко не все православные люди за границей, это только какая-то их часть, причем малая часть. Так эта Церковь абсолютно ничего не дала ни миру, ни отдельным людям, ни человечеству, ни Церкви, ни Богу. Это абсолютно мертвая ветвь, которая, кроме ригоризма в жизни человеческой, в аскетике ничего не внесла в живое существование Церкви в течение ХХ века. Почему? Да потому, что главной, магистральной линией развития этой Церкви была ненависть к советской власти, к Московской патриархии и ко всему тому, что делается в России.

Мы прекрасно понимаем, что митрополит Антоний терпеть не мог и не может в настоящее время советскую власть и всё, что с этим связано. Иначе бы он жил здесь, а не там. И мы понимаем также, что, конечно, и отец Александр Ельчанинов, и Киприан (Керн), и мать Мария (Скобцова), и все другие русские православного Парижа тоже не были хотя бы тайно сочувствующими советской власти и коммунизму. Они, конечно, были, как говорили в те времена, «матерыми антисоветчиками». Но только эти свои взгляды они не делали главным, а главным для них было жить для людей, которые их окружали. Главным для них была не политическая