переспрашивают себя: «Что случилось за эти десятилетия с душой?» Они часто воспринимали лежащий на столе диктофон как возможность очиститься, вернуться к истоку. Я разработал даже особую систему проведения интервью – психологи сравнивали ее потом с методом Фрейда.

В моих тетрадках появились записи «еврейских снов». Мне казалось: разгадывая их, можно понять чужое молчание.

*

Что для меня самое сложное в написании книги?

Трудно ответить на, вроде бы, простой вопрос: что эта книга откроет в твоей судьбе, что прояснит в твоей собственной жизни? Ничего странного, кстати, в таком вопросе нет. Ведь в конце концов каждый автор пишет прежде всего для себя.

*

Вот уже почти четверть века моя книга «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти», изданная в 1996‐м Еврейским музеем Литвы, живет, в сущности, самостоятельной жизнью. О ней пишут критики; ее перевели на литовский, немецкий, украинский, испанский, английский. Но читая корректуру очередного издания на русском, я удивляюсь: не только многие детали – целые фрагменты текста совершенно исчезли из памяти.

Зато хорошо помню, как писал эту книгу.

Необычный эксперимент. В течение пяти лет мы ведем его вместе с моим героем Йокубасом Йосаде (в дневнике, из которого сложилась книга, называю героя i).

В преддверии смерти тяжело больного i записываю его исповедь на магнитофонную пленку. Пройдя путь, типичный для интеллектуала его поколения (жизнь, скроенную из иллюзий, предательств, того же страха), i жаждет исповеди. А я хочу прорваться – сквозь наслоения психологических клише – в лабиринты чужого сознания. Меня интересуют не только внешние, пусть и трагические, скрещенья «века-волкодава» и хрупкой человеческой судьбы. Мы говорим о мотивах его бесконечных компромиссов, о самоуничтожении таланта (i пошел на это, стремясь выжить физически; после войны, когда в СССР начались антиеврейские кампании, Янкель Йосаде сменил имя и язык – раньше писал прозу на идиш, теперь – с огромным трудом – стал литовским критиком и драматургом).

…В разные годы нередко задаю одни и те же вопросы. Получаю порой разные ответы. Примечательные парадоксы человеческого сознания.

В течение этих пяти лет понятие «счастливая смерть» тоже возникает в наших беседах по‐разному. Иногда кажется: это возвращение (хотя бы в конце жизни) к самому себе, к своей божественной душе, о которой ты забыл и которая напоминает о себе. А на самом краю своего земного существования i признается: «Мой дорогой, мне ничего не надо. Ничего… Знаете, отсутствие боли – это и есть счастье. Именно так: отсутствие боли. Это о т с у т с т в и е опьяняет тебя и тогда наплывает дремота. Ты куда‐то плывешь – все дальше и дальше. Что может быть лучше этого? Все дальше и дальше… Вот и все».

*

Из предисловия автора:

«…Мысли, сознание человека, идущего к смерти. Вот предмет моего повествования. Вот что определяет интонацию, диктует сюжет…»

*

Почему люди пугаются самого этого слова: смерть?

«Я еще не готов читать вашу книгу», – говорит мне нью-йоркский писатель Б.Н.

Известное российское издательство готово напечатать «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти», но ставит условие: «Вы должны обязательно сменить название. Оно отпугнет немало читателей». Это условие принять не могу: одной из главных моих задач была реконструкция человеческого сознания при свете смерти.

Добавлю: в иудаизме смерть физического тела означает только остановку на пути нашей вечной души к новой жизни.

*

Книга была во многом экспериментальной и потому, что ее можно прочитать по‐разному. Автор старается избежать любой «тенденции», дистанцируется от героя, но одновременно становится его «зеркалом».

«Напишите книгу сами», – обращается автор к читателю. И настойчиво предлагает составить из глав‐«кубиков» собственное повествование, посвященное i.

*

В ноябре 2016‐го я получил письмо от русско-французского писателя Николая Константиновича Бокова: «…время от времени читаю Вас очень сочувственно, нахожу родственные нотки. Можно ли послать Вам мою последнюю книгу “Фрагментарий”?»

Наше знакомство и вскоре возникшая дружба были недолгими: 2 декабря 2019‐го Боков умер в парижском госпитале Теннон.

«Фрагментарий, – предупреждал автор, – сродни планетарию: идеи и чувства плывут в пространстве человеческой жизни. Исчезают и вдруг возвращаются метеоритами. Некоторые воспоминания еще кровоточат, а другие превратились в необитаемые холодные луны. Всякий человек космос… Всякий человек собиратель и склеиватель фрагментов своего будущего».

Читая эту удивительную книгу, я наконец понял истоки поступков Николая Бокова, которые неизменно удивляли современников, прочертил для себя необычный сюжет его жизни.

Нет сомнений: Боков был талантливейшим учеником великого Василия Васильевича Розанова. Долгие эти уроки легко ощутимы почти во всех книгах Бокова. Но вот еще один его урок, сформулированный автором в интервью с Марией Шабуровой (2010): «Во времена, так сказать, исследования жизни я подумал, что «жить» не менее важно, чем читать книги, при условии, что я отнесусь к своей жизни как к книге, которую пишет мной Кто‐то: Провидение ли, Бог, Судьба… Её я читаю сам, и она рассказывает о моём отношении с миром вещественным и миром идеальным, потусторонним… Гармония таится за всеми ужасами и безобразиями. И она сладка, и она‐то и есть рай и вечность».

В этих словах, впрочем, можно услышать самоутешение автора. Какая уж там гармония! В СССР Боков был диссидентом, с отрочества – сочинителем и распространителем Самиздата. Многочисленные допросы в КГБ, изгнание из аспирантуры. Наконец, Система окончательно «выдавила» его из страны. И в какой‐то степени это был благополучный финал. Без тюрьмы, лагеря, ссылки. В 1975‐м – более сорока лет назад – Боков попал на Запад.

Конечно, писатель Николай Боков был по‐своему очень близок мне. Прежде всего тем, что его неукротимо притягивал эксперимент. Не только в литературе – в жизни. Собственно, экспериментом и была вся жизнь Бокова. Он рано начал задавать себе, а потом и своим героям одни и те же вопросы: что такое человек? На что он способен в условиях свободы и – несвободы? Эти вопросы обычно мучают подростков и философов. Николай Боков в душе так и остался навсегда подростком. А философия – это его специальность, полученная в Московском университете.

В поисках ответа Боков долгие годы не только менял жанр и стиль своих книг – не раз отважно менял свою жизнь. Стал в Париже клошаром, ночевал на улицах, испытывал себя, прося у прохожих милостыню. Жил в пещере. Скитался по монастырям. Переезжал из страны в страну, вглядываясь в чужой быт и уча чужие языки. Часто без паспорта, не имея денег на билет. Потом вернулся в литературу, рассказал о своих исканиях в книгах.

Какой ответ он в конце концов получил? Спрашиваю об этом себя, хотя прекрасно знаю: вопрос –