— Игорь, не молчи, говори!

— А чего говорить? Все уже сказано. Я, дурак, хотел, чтобы мы после моего дембеля уехали отсюда в цивильное место, поженились, и ты бы родила ребенка. Сына. Впрочем, на дочь я тоже согласен. А ты уезжаешь.

— Игорь, ну о чем ты говоришь? Ты хотел жениться на мне? Ты, которому любая нормальная женщина просто обязана кинуться на шею! Да ты просто одичал здесь! Смахни пелену с глаз, пошевели мозгами, вспомни гражданку! Ты должен взять в жены красавицу, умницу, принцессу, кинозвезду!

— Спасибо за предложение. Ну, в общем, ты делаешь правильный выбор. Поезжай на свою историческую родину, живи и радуйся.

— Игорь, если ты сейчас скажешь, чтобы я осталась, я останусь.

— Нет, не скажу. Если ты останешься, то потом будешь всю жизнь ругать меня самыми последними словами. Мне это надо? Не надо. Ты знаешь, я сейчас понял — я даже хочу, чтобы ты уехала. Потому что я желаю тебе счастья.

— А как же ты здесь без меня?

— Ничего, проживу как-нибудь. За меня не беспокойся. И не надо долгих разговоров, прощальных поцелуев и клятв. Я просто скажу тебе: «До свиданья, Наташенька, дорогая и любимая! Пусть у тебя все будет хорошо — всегда и во всем! Счастья тебе!». Вот, сказал. А сейчас я просто уйду. Я пошел?

— Да, иди.

— Иду. Прощай!

Полторацкий вышел из лазарета. Идти было трудно — ноги вязли в песке, глаза застилали слёзы.

Наташа продолжала сидеть на диване. Вдруг она встрепенулась, выбежала на крыльцо. Было три часа ночи — самое темное время суток зрелой заполярной весны. Спящий поселок окутывала неплотная серая дымка. Присмотревшись, Наташа увидела расплывчатый Игорин силуэт. Наташа хотела крикнуть, но не смогла — горло перехватило спазмом. Силуэт удалялся, терял очертания. Наташа до боли в глазах вглядывалась в маленькое темное пятнышко. Затем пятнышко начало сливаться с фоном, стало почти невидимым, а потом полностью растворилось в грязно-серой дымке.

У Наташи подкосились ноги, она села на ступеньку крыльца и глухо застонала. Стон превратился в сдавленный крик, крик — в клокочущие, надсадные рыдания. Наташа уронила голову на колени. Плач душил ее, она захлебывалась в слезах и судорожно глотала воздух. Потом плач прекратился, перешел в противную мучительную икоту, от которой Наташа стала задыхаться. Потом прошла и икота. Теперь можно было встать, уйти с крыльца, выпить снотворное, заснуть тяжелым сном. Но у Наташи не было ни сил, ни желания куда-то идти и что-то делать. Поэтому она еще очень долго, согнувшись и поджав под себя озябшие ноги, сидела на крыльце, терла лицо, тихо стонала и повторяла одну и ту же фразу: «Будь все проклято!».

Полторацкий сидел на деревянном ящике и курил, пуская колечки дыма. Чуть поодаль, отложив автомат в сторону, развалился на травке выводной Салимов. Резко контрастируя с двумя бездельниками, рядом напряженно трудились голые по пояс, обливающиеся потом губари. Арестованные рыли нескончаемую канаву под кабель засекреченной связи. Кабель проложили еще осенью ударными темпами (устроили для этого специальный субботник), но при укладке, видимо, порвали. Всю зиму прямая связь отсутствовала (пользовались запасным каналом), а когда снег сошел, связисты, используя бесплатную рабсилу с гауптвахты, начали искать повреждение. Арестанты отрыли стометровую канаву, но на поврежденный участок так и не наткнулись. Похоже, что для губарей эта шабашка становилась бесконечной.

Сегодня пошли восемнадцатые сутки пребывания Полторацкого на губе. Он оброс густой щетиной — бриться на гауптвахте нет возможности, поскольку лезвия и станки отбираются при шмоне, а электробритва здесь не работает — воткнуть некуда.

Быт Полторацкого-арестанта прост: ест вволю, курит по желанию, спит сколько душе угодно. На работы выходит, только если стоит хорошая погода. Тогда можно раздеться до трусов и загорать на солнышке, в то время как остальные губари вкалывают за себя и за того парня. Иногда Полторацкий ненадолго уходит в гарнизон по делам. На Гошиных плечах нет погон, и он теперь больше походит на дезертира, чем на авиамеханика 2 класса авиационного истребительного полка войск ПВО страны.

Что же произошло?

Той памятной майской ночью Игорь, проплакавшись, пошел в автороту, устроил жестокую трепку наряду, разбудил Юстинайтиса и попросил у него водки. Юстинайтис водку дал и согласился составить Игорю компанию. Тактичный и спокойный литовец не утомлял Полторацкого вопросами, но про себя удивлялся скорости, с которой Игорь опрокидывал стаканы. Выпив поллитра, Полторацкий успокоился окончательно. Для полного ажура теперь полагалось еще кого-нибудь отоварить.

В кубрик ТЭЧ Полторацкий влетел, как ошпаренный. Включил полный свет, заорал бешено:

— ТЭЧ, подъем! Всем встать! Припухли! Пригрелись, суки! Полторацкого забыли? Угондошу всех! Всем подъем! Боевая тревога! Радиационная опасность! Ядерное нападение! Бомбовые удары! Встать, падлы! Ракеты с термоядерными боеголовками летят сюда! Подъем!

Не дожидаясь, пока все встанут в строй, Полторацкий принялся вышвыривать из нижних коек черпаков, дедушек и немногочисленных оставшихся дембелей.

— А это кто еще спит? А, Володя! Извини, братан, спи дальше!

ТЭЧевские караси построились, старослужащие благоразумно вышли из кубрика.

— Десять секунд — отбой!

Караси разбежалась по койкам.

— Десять секунд — подъем!

Караси вскочили и построились.

— Отбой! Подъем! Отбой! Подъем! Отбой! Подъем! Опухли, ожирели! Полторацкого через х… бросаете! Убью!

Полторацкий неистовствовал и метелил всех подряд. Упала гардина. Опрокинулась тумбочка. Под тяжестью шмякнувшегося тела распалась табуретка. Полторацкий продолжал бить с двух рук и истошно орать.

— Сохранять строй! Держаться на ногах! Я вам устрою красивую жизнь! Службу почуяли?

Неизвестно, чем бы кончилась эта вакханалия, если бы не Гиддигов. Выждав момент, когда после очередной серии ударов Полторацкий переводил дыхание, Володя подошел к нему сзади.

— Игорь!

— Чего?

— Хватит на сегодня!

— Отвали!

— Я говорю — хватит! Изувечить кого-нибудь хочешь? В дисбат не терпится, или сразу на зону?

— Мне похрену!

— А мне — нет! До подъема два часа осталось. Надо успеть все привести в порядок.

— Какой порядок?

— Элементарный.

— Элементарный — это хорошо, а идеальный — лучше. ТЭЧ, навести идеальный порядок, и в койки! Всем — отбой!

Не раздеваясь и не снимая сапог, Полторацкий лег поверх одеяла и сразу же заснул.