Несомненно, что Личко при встрече с Бетеллом в Братиславе предложил ему издать в Англии мою книгу. Поверил ли Бетелл в полномочия Личко? Допустим, внешних доказательств было не так мало: машинопись 1-й части (может быть, авторская, а может быть, и не авторская); факт, что Личко получил в Рязани у меня интервью; да два моих дружественных письма к Личко вослед интервью – по тому поводу, что главу «Право лечить» напечатали-таки в словацкой «Правде» в переводе супругов Личко. Да, это было – кое-что, но никак не достаточно оснований Бетеллу для уверенности, что я поручил Личко печатать «Корпус» в Англии. Однако, очевидно, ему хотелось поверить, и он, вероятно, легко достроил, что если я открыто опубликовал через Личко одну главу в Словакии, то значит, я тайно поручил ему и публикацию всей книги во всём мире.

Тогда же, в декабре 1967, Личко кинулся опять в Москву. Он хотел задним числом получить моё согласие на английское издание, и уверен был в том. Но разве найти меня в Москве? – я там и вообще не живу, да неизвестно где, и работаю всегда. Личко бросился к Борису Можаеву, с которым знаком был, потому что и его переводили на словацкий супруги Личко. И возбуждённо теперь рассказал Борису, и в возбуждённом письме открыто написал мне: что встречался с представителем «Бодли Хэда» и уже обещал им продать «Корпус». И лишь последнего согласия моего спрашивал – то есть как ещё довеска к уже несомненному решению. (И – не просил 2-й части «Корпуса», что странно.)

От письма Личко, переданного Борей в моё убежище этой зимы, я взвился в солотчинской берлоге. Но, конечно, не поехал с партизаном встречаться, да никогда я не допускал лишних движений прочь от работы, однако написал ему ответ, полный негодования и запрета, – он разрушал мой план не прикасаться к движению «Корпуса», через какую-то неведомую цепочку взваливал всю ответственность на меня.

Борис рассказывал потом – Личко изумился: «Но ведь какие деньги пропадают, какие деньги!» (Тогда я подумал: душа коммуниста уже обзолочена. А что? такие превращения происходят запросто. А может, провокация ГБ? Может, не на интервью и пропускали его в Рязань – а за рукописью, чтобы я сам дал на Запад? И что уж так часто свободно ездил Личко в Москву? И что ж они 2-й части «Корпуса» от меня не добивались, для полноты? сами имели? Может, только и надо было, чтоб начальный коготок увяз: сам дал.)

На том Личко тогда и уехал из Москвы. Я думал: послушался. Начинался 1968 год, «чешская весна», – самое бы время и печатать мою книгу в Чехословакии. Нет! – партизан вёл свои безумные (или очень умные) переговоры. И вот в марте 1968 Личко опять встретился с лордом, в пражском ресторане, и в присутствии свидетелей, англичанина и англичанки, выдавая себя за моего полномочного представителя, подписал «договор» с издательством «Бодли Хэд» о продаже ему всего «Ракового корпуса», обеих частей, а заодно – и пьесы «Олень и шалашовка», и на неё простяг! Притом торопились или были нахмеле – упустили распространить тот договор на все языки мира, не только на английский. Уже уехав в Англию, лорд сообразил, или указали ему в издательстве, и он письменно потребовал от Личко расширения – и Личко великодушно «расширил» на весь мир простой добавочной запиской.

А всё-таки «Бодли Хэду» верней бы получить мою собственную подпись! И – опять погнал Личко в Москву, к Можаеву. И всучивал ему – через границу привезенный! – договор, чтоб я подписал. И Борис – того договора благоразумно и в руки не взявши – вынужден был гнать ко мне в Рождество. И в моё ранневесеннее одиночество на Истье свалился с такой новостью: оказывается, Личко договор уже подписал от моего имени!

Ах, мелкая душёнка! Ах, канальство! Всё во мне помрачилось. Так хорошо текло с «Корпусом», он шёл – а я никак не участвовал, за него не отвечал, – а теперь окажется: я передал его на Запад сам? да не передал, а продал? Что делать с этим ошалевшим партизаном? Борька! Подави его, гада! Запрети категорически, провались он с его деньгами! Не хочу я с ним ехать даже встречаться!

Так срывался мой замысел, что именно «Раковый» я пускал по воле волн.

Безотказный мой друг воротился в Москву, встретился с Личко – и велел ему тут же, в ресторанной уборной близ Новодевичьего, изорвать привезенный договор в клочки: «Попадёшься на границе – арестуют».

Прошло недели три – и вдруг приносят мне вырезку из «Монд»: между «Мондадори» и «Бодли Хэдом» происходит публичный спор о копирайте на «Раковый корпус». «Мондадори» – шут с ним, он меня не касается, значит, из самиздата взял, – но «Бодли Хэд»? ведь через Личко запутает меня! Из-за этой низости Личко я и должен был особым письмом в «Монд» – «Униту» – «Литгазету» заявить, что: никто из западных издателей не получал от меня доверенности печатать «Раковый корпус». И поэтому ничью публикацию без моего разрешения не признаю законной и ни за кем – издательских прав.

Я это – с твёрдой, чистой совестью заявлял, это именно так и было. В начале апреля радовался появившимся отрывкам из «Корпуса» в литературном приложении к лондонской «Таймс», их передавали по Би-би-си: поплыли, в добрый путь! И не додумался, лопух, что это с экземпляра, который Личко в Англию продал, – это публикация, анонсная к книге.

Публичное моё заявление, напечатанное в «Монде», потом даже и в «Литгазете», было ясно, твёрдо – и как бы его криво толковать? Ведь знали: я не сделал ни одного вынужденного заявления под давлением властей – как же было не поверить и этому? Однако солидное английское издательство не посчиталось с прямыми словами автора и нашло сговорчивого адвоката – а тот быстро, в начале мая, уже и отпустил «Бодли Хэду» грех: можно с заявлением автора из-за «железного занавеса» не считаться и печатать. Хуже: «Бодли Хэд», в противоречие мне, публично заявил, что их издание – авторизованное (то есть как минимум разрешённое автором). То есть значит: Солженицын врёт, он сам нам дал. Тем они – подсовывали советскому КГБ прямое основание меня обвинить, советской прессе – меня травить, – и только ради коммерческой выгоды, оттягать мировые права на рукопись от своего соперника «Мондадори». («Мондадори» в Италии и «Дайел» в Штатах тоже в это время печатали «Корпус» со случайной рукописи, но не плели позорной небылицы, что у них от меня полномочия, не имея своих коммивояжёров со своим спектаклем.)

А изображённое перед Можаевым раскаяние Личко было коротким. Воротясь из Москвы в Чехословакию, он написал Бетеллу, что Солженицын, конечно, не мог дать письменного документа (на границе захватят! – но