Танец её снова стал легок, а дух – светел. Она снова была рождённой Афродитой – прекрасной, непостоянной, чарующей. Когда-то на заре своего искусства Исида долго и мучительно решала: с кем ей быть, кому посвятить танец – солнечному, но рассудочному Аполлону, академичному, правильному, безупречному, или мятежному Дионису – разгульному, страстному, яркому, грешному. Он земной, не столь кристально светящийся, как Аполлон. Выбрала Диониса. Потому что танец – не дитя ума. Он дитя страсти. Праздник Диониса – танец обнажённых нимф вокруг пруда, вода в котором в одно мгновение становится вином.

Однажды, устав от вызовов на поклоны, вернулась в гримерную. Ахнула. Могла ли не узнать этот силуэт, сидящий в кресле спиной к ней? Беззвучно крикнула: «Лоэгрин!» Опустилась возле него, обняла колени. Он гладил её чудесные, длинные волосы. «Милая…»

– Как отдохнул в Египте?

Поморщился:

– После… Поужинаешь со мной?

Она кивнула. Договорились на завтра.

– Приведи детей. Я соскучился страшно.

В тот день Исида была счастлива. День был солнечным и нежным. Её ждал Лоэнгрин. Теперь она знала точно: они вместе навсегда, потому что она любит его…

В ресторане он снова признавался ей в любви.

– Знаешь, милая, я всё равно мог там думать только о тебе… Все места, где четыре года назад мы были так счастливы.

– Но ты же был не один! – смеялась Исида.

– Забудь. Это был просто мой маленький реванш.

Вместе с детьми доехали до студии в Нёйи. Там Исида осталась, отправив детей с няней в Версаль. Обещала быть к ужину, ведь сегодня выступления у неё не было.

Когда они сели в машину, Снежинка прижала губки к стеклу:

– Мама! Я тебя целую!

Машина была квадратная, чёрная, вся какая-то неуклюжая.

Исида прикоснулась губами к её губкам через стекло. Что-то кольнуло. Стекло было холодное. «Зачем, зачем поцеловала дочку через стекло?» – пронеслась мысль. Снежинка долго махала ей ручкой…

Когда Лоэнгрин ушёл, сладко уснула, съев подаренных им конфет, открыла глаза от нечеловеческого крика:

– Исида!!!!!!!

Вскочила. Сердце билось неистово. Так бывает, когда просыпаешься после кошмара. В этом крике было всё: боль, страх, отчаяние. Голос Лоэнгрина. Когда он влетел в её комнату, она едва узнала его: он был страшен. Белое лицо, в котором жили одни глаза. Упал на колени.

– Исида… Дети…

Сначала она просто не понимала, что происходит. Вокруг неё крутились люди, доктора, Лоэнгрин безутешно рыдал, все шли чередой, жали ей нежно руки, многие плакали. Она старалась утешить каждого, как могла.

Три дня она не спала. Иногда она видела странные сны, с открытыми глазами. Вот она танцует с кем-то в костюме Пьеро. Она старается понять, кто это. Тянется сорвать маску. Пьеро смеется. Он не должен смеяться. У него печальная маска. Почему же этот – смеётся?! Где она слышала этот ужасный смех, этот шипящий голос? Наконец ей удаётся дотянуться – под маской оказывается ещё маска, каменного изваяния. «Ты?!» – в ужасе спрашивает Исида. Изваяние кивает…

Самый страшный миг был, когда она увидела своих малюток. Они лежали на тахте в студии. Коснулась их ручек. Они были холодными. Почему? Вспомнила последний холодный поцелуй через стекло. Услышала свой нечеловеческий крик. Тот самый, которым кричит мать, когда рожает…

Ей кололи морфий, чтобы она спала.

Нет, Исида не верила, что шофёр виноват. Да, он вышел из машины, потому что авто не заводилось, – крутить ручку. Да, забыл поставить на ручник. Разве он мог остановить эту махину? Он не звал на помощь. Почему? Вот только это. Бился головой о мостовую, пока оставались последние метры до Сены. Исида будто видела, как Снежинка обнимала братика, до последнего пытаясь защитить его.

Спустя несколько лет её подруга, Мэри, рассказывала, что происходило с Исидой после трагедии. Говорила о том, чего сама Исида не помнила. Как бегала вдоль страшной реки, унёсшей её малюток, много часов, не способная устать и просто упасть. Потом сказала: «Я решила. Если есть Бог, он меня убьёт сейчас. Если нет его, я должна пережить».

Утром, выглянув в окно, она сказала: «Как в волшебном саду». Весь двор, до верхушек деревьев, был покрыт белыми цветами. Студенты Академии изящных искусств, её вечные поклонники, старались всю ночь.

Потом был огонь, в котором сгорали белые цветы, её цветы. Траурная мелодия Баха и «Аве Мария»…

Шли дни, Исида не замечала их бега. Она не плакала, никого не принимала и ни с кем не разговаривала. Часами сидела неподвижно, не в силах двинуться хоть на сантиметр. Она стала как застывшая Ниоба. Исида в точности поняла, что это значит, древние были правы. Иногда она выходила на улицу, но только чтобы спуститься к Сене. Чего она ждала от реки? Всюду за ней следовал один из её братьев. Опасались, что она покончит с собой…

Что было делать? Послали за её ученицами. Топот детских ног! С чем его спутаешь?! Когда гурьбой они вошли к ней, целовали её и утешали, Исида, наконец, разрыдалась.

Раймонд, брат, сказал ей, что есть место в мире, где горя ничуть не меньше, чем у неё. Там голод, беженцы Балканской войны. Матери не могут накормить своих детей. Это страшно. Им нужно помочь. Уговаривал ехать. Сначала Исида упорно отказывалась, а потом сдалась. Не всё ли ей равно? Отплыли на остров Корфу. Они везли продукты, медикаменты, походные палатки, одежду. Раймонд придумал ткать грубые ковры и одеяла с античным рисунком. Местные женщины были очень довольны, получая по драхме в день за свою работу. Затем Раймонд возил их изделия в Лондон и продавал там. На вырученные деньги они кормили целые деревни.

До сих пор в Албании есть местная святая – Исида. Ей молятся, вспоминая далёкое чудо. Простые, тёмные крестьяне так и воспринимали пришельцев – как посланников неба.

Странные чувства испытывала Исида здесь. Уже очень давно она не жила вот так, под открытым небом. Дождь не струился по её безразличному к нему телу, простая пища – молоко и хлеб – давно уже не были для неё просто молоком и хлебом. Но главное – здесь было море. Часами просиживала Исида, глядя на его бесконечное, внутреннее движение. Иногда она купалась – отдавалась волнам, как когда-то любви и танцу. У неё совсем не было сил, будто вышла из неё вся жизнь. Она умерла тогда, вместе с детьми. Почему-то осталось жить тело, но душа, то лучшее в ней, что питало её танец, её звериную нежность к своим малышам, – ушло. Исида знала: она уже не сможет танцевать. Ей нравился солёный вкус волны – кровь мира. Каждый закат она провожала взглядом. Иногда её настигало спасительное ощущение безвременья. Может, даже вневременья. Исиде казалось, будто она выпадала из этого часа, минуты, а также из пространства, что окружало её. Будто она выходила из тела, забывая, кто она есть, что с ней случилось, почему она тут. Сидела в скалах, одинокая, затерянная в их болезненных изломах, и думала: «Тот же закат был и две, и десять тысяч лет назад. Те же солёные гребни так же стучались в эти камни. Несомненно – здесь был закован Прометей, нёсший людям тепло и огонь».