Исида расплакалась. Сказала:

– Спасите меня! Спасите! Подарите мне ребёнка!

Роман с «античным богом», оказавшимся скульптором, был короток и счастлив. У него была юная, как он сам, невеста. Скромная девочка из итальянской семьи строгих нравов. Он ушёл, попрощавшись с Исидой письмом. Она не чувствовала по этому поводу даже грусти – её рассудок был спасён.

Элеонора Дузе, выслушивая Исиду, трагически качала головой, говоря: «Удивляюсь вашей силе, моя девочка. Сколько жизни вложил в вас Бог! Бегите, бегите от жизни в своё искусство!» И напрасно Исида говорила, что никогда не сможет танцевать, – Дузе была непреклонна.

Исида думала, куда же ей теперь бежать. Долго на одном месте находиться она не могла. Когда-нибудь всё равно придётся вернуться в Нёйи. Но достанет ли сил? Выдержит ли она? Решила ехать в Рим – Афины с их жизнерадостностью только растравили бы её боль.

Каждый день на рассвете многие километры шла Исида по древней Аппиевой дороге. Плоские камни, вросшие в землю, называемые итальянцами «basoli», откликались каждой неровностью в её обутых в сандалии ступнях. Здесь, среди тысячелетних склепов и усыпальниц святых, первых христиан, знатных римских патрициев, ей не было так больно. Когда-то вдоль этой дороги стояло сразу шесть тысяч крестов с распятыми на них воинами восставшего Спартака…

Она шла и видела те страшные дни, картины, немыслимые сейчас. Духи бродят вдоль дороги. Ведь последний взгляд распятых мучеников приковывался к какому-нибудь камню.

Царица дорог. Нет ей конца и края.

Иногда навстречу попадались повозки, запряжённые клячами. Сонные возницы, прислонившиеся к винным бочкам… Тогда ей казалась, к огромному облегчению, что живёт она не сейчас, времени нет – она попала в прошлое…

Рассвет рисовал небо красками Рафаэля. Нежность и умиротворение, ни души вокруг. Воздух прохладен и чист. Простор слева и справа, на многие километры, куда хватало глаз. Травы, травы, травы. Стрёкот цикад. Молчаливые склепы – и она, одинокая странница, между ними и небом. Ради этих мгновений без жгучего страдания, ради чувства безвременья и шла Исида каждый рассвет по Аппиевой дороге. Ах, эта дорога, вымощенная жёлтым и серым камнем, гладким от миллионов ног, ступавших по ней, с узкими колеями колёс. Она – вечность. В ней есть что-то непередаваемо успокоительное и сказочное одновременно. Наверное, каждому, кто видит её хоть однажды, западают в память именно сами камни…

Большая поэма! О крестьянском гневе, о звериной силе свободной русской души! Только назови имена народных героев: Махно, Антонов – чекушки не избежать. Но было же это уже в нашей истории – Пугачёвский бунт. Был гений Пушкина, не обошедший эту тему. Нет, не во всем он был согласен с Пушкиным – слишком уж у того взгляд внешний! А ему изнутри надо! Чтобы всю душу вывернуть, душу свою, зверёныша тёплого, всему миру отдать, как Пугачёв отдал, как тысяча героев на земле Русской. Да и любовная история зачем-то – к чёрту любовь! Он всё о ней знает. С бабой всё просто, с Родиной – вот беда!.. Сергей страшно хотел увидеть то раздолье степей, что вдохнуло когда-то в Пугачёва силу ветра для борьбы, силу дождя для проникновения в сердца простых людей, силу солнца, чтобы сиять дерзостью идеи. Услышать в шуме ветров ту песню звериных прав, что увлекла за вожаком крестьянские сердца. Он решил ехать в Оренбург, а затем – в Туркестан.

Часто, буквально везде, он видел напористую, смелую девчонку, его поклонницу, усевшуюся на его выступлении на принесённом стуле перед первым рядом. Поражала странная её внешность. Гибкая, вся какая-то резко-стремительная, она сверкала огнём влюблённых девичьих глаз под сросшимися чёрными бровями. Не красавица. Хороша только эта юная стремительность да яркость лица, какая бывает у влюблённых… Длинная, галочье-чёрного цвета коса, а чаще – две, вились змеями до пояса. Галина. Куда ни кинь взгляд, она рядом. Иногда отворачивается, делает вид: она здесь случайно. Комедия! Жаль, игру Сергей не любил, неискренность – тоже. Но девчонка от него не отстаёт. Пусть!

На дворе был первый по-настоящему весенний день, когда заплакали длинные сосульки под радостью солнца. Начало апреля. Сверкающие лужицы и лёд. Сергей с Толиком и Вадимом, главной имажинистской тройкой, вышли из «Стойла Пегаса». Галя с подругой Анной, беззаветно влюблённой в Вадима, – за ними. Вдруг Сергей резко обернулся. Анна поскользнулась и очень сконфузилась. Галина готова была то ли от смеха прыснуть, то ли сквозь землю провалиться. Но случилось другое. Сергей подхватил чернобровую девчонку за талию и здесь же, на улице, поцеловал. Поступок по тем временам вопиющий. Сказал: «Смотри, Толик! Зелёные! Совершенно зелёные глаза!» Отпустил девчонку как ни в чём не бывало.

Пунцовая, Галина остановилась. Подруга, негодуя на неё, – возле.

Сергей взял их под руки. Всю оставшуюся дорогу они смеялись – над собой, тая под первыми лучами вместе со льдом ушедшей зимы.

Вообще, у Сергея в это время было несколько романов, которые шли параллельно. Он чего-то искал в них – и не находил. Пустота одна, скука и тщета. Они никак не задевали его сердца. Лишь касались его легонько и радостно, как ветерок. Две поэтессы – две Нади. Юная, неопытная, острая на язычок, маленькая и самолюбивая. И – настоящая, взрослая женщина, пылкая, отдающаяся любви со всем жаром уходящего бабьего лета… Обе – еврейки.

Маленькая Надя – как лиса: ласковая, вкрадчивая, кроткая на вид. Но ощетиниться может, и зубки – крепенькие. В жизни не пропадёт! Искренне не понимает, что он не может дать ей того, что так жаждет её сердечко. Ну, не доросла она. И дорастёт ли? А ещё думает о себе, что умная.

Вторая Надя ненадолго, конечно. Но очень уж ревнует его к молоденьким девочкам.

А ещё юная Женечка с библейскими глазами – строгая, прямая, будто с аршином в спине. Такая в объятия просто так не упадёт, года два думать будет. А может, ей страшно просто? Потому что инстинкт подсказывает: не ходи туда – пропадёшь: душу отдашь, ничего взамен не получишь.

Ещё и эта, зеленоглазая, настырная Галина.

А приятно ходить от одной к другой. Прям вот так, сразу.

Он всё себе позволил. Разве не ударял он по руке Толика, тогда, после получения сердоликового перстня? Ему теперь иначе нельзя. Он уже отведал звонкой крови в висках, когда слышишь рёв толпы, её стон и восторг. Прав был Толик. Покрутил на пальце перстень с затаённым огнём внутри. С того момента и начался он – всенародный поэт. Толик со всей этой братией не понимает даже, кто он…

Маленькая Надя девственницей оказалась. И что? Сама виновата. Так в душу и лезла. Только как бы её пыл не погас?! Поскорей бы. Что ж ему делать со своей хладеющей душою?! Очень многого девчонка хочет. Не раскачается он к ней чувством…

Зеленоглазая – тоже невинная. Прилипла… Волосы, наверное, красивые, когда распустит. Только чёрные. Чёрные, галочьи!

Он всё себе позволил. Да разве в бабах дело?! Во всём другом – тоже. Поэтому и дано ему знать то, что для других неведомо. Поэтому и строчки несут в себе всю древнюю кровь языка нашего. А глаза так режет ужас измученной Руси. Будет щурить их он и суживать…