Конечно, для христианского сознания ужасен факт, что при таком условии все наши собрания по церковной реформе должны признать себя языческими сборищами, нравственно незаконно, а потому и бесплодно обсуждающими дела христианской Церкви, но ещё более ужасным является то, что нет никакого видимого органа Церкви, который бы как власть имущий мог сказать: вы отлучены от Церкви, и потому, если хотите подымать её земное, параличное тело, – прежде всего: покайтесь!..

* * *

И вот всю «официальную церковь», всех её служителей и сторонников, мы обвиняем пред Богом в указанной ереси.

И если они захотят оправдаться, то пусть ответят на несколько из многих вопросов:

1. Почему они, представители официального христианства, не заявили открыто протест против неограниченной царской власти (самодержавия), в своей неограниченности резко противоречащей евангельским предписаниям, и даже веками возносили за неё церковные молитвы?314

2. Почему они, когда начались расстрелы и массовые избиения, не заявили открыто, что действия растерявшейся власти противоречат всем Божьим установлениям315 и что поэтому они отлучают от причастия всех, кто участвовал в этих убийствах, и налагают на них церковное покаяние?316

3. Почему они, вступивши в преступную связь с государством, поддерживали и охраняли веру жандармами, ссылками, тюрьмами, всяческим принуждением и даже до сих пор не потребовали у государства немедленного уничтожения всех карательных статей по вопросам о вере?

4. Почему они не проповедуют против смертной казни, против угнетателей помещиков, купцов, фабрикантов, когда всё это явно несовместимо с именем христианина?317

И таких вопросов, касательно бесчисленных частных проявлений торжествующей ереси, можно привести ещё много. Пусть же отвечают что-нибудь в своё оправдание представители официального христианства. Пусть отвечают или покаются318. Покаются жгучим, страстным и таким большим покаянием, чтобы от старого ничего не осталось. Только пусть не молчат, потому что сама жизнь зовёт их к ответу, уже время зовёт «дать отчёт в своём управлении»319.

V. «Абсолютное добро» и А. И. Гучков

А. И. Гучков, а вместе с ним и весь «Союз 17 октября»320 заняли удобную и, на их взгляд, несокрушимую позицию «абсолютного добра» в отношении забастовок как средства политической борьбы.

«Всякое насилие мне отвратительно», «забастовки недопустимы, как всякое насилие», «сочувствовать таким приёмам борьбы – значит провозглашать безнравственный принцип “цель оправдывает средство”». Вот та позиция, которую, с гордостью безгрешного инквизитора, занял А. И. Гучков.

Благодаря такой «принципиальной» точке зрения на насилие для «Союза 17 октября» не существует целой сети тонких и жгучих вопросов. Как отнестись к той или иной политической забастовке? Какой момент для решительного удара наиболее удобен? Каковы могут быть его последствия, и в какое отношение должна встать партия к крайним элементам?

Принципиальное осуждение разрубает вопрос раз и навсегда. Нигде и никогда никакая забастовка недопустима – ибо нигде, никогда недопустимо никакое насилие. Никакая цель не может оправдать безнравственных средств.

Но если эта позиция удобна, то тем более несокрушима: ведь она покоится на «незыблемых началах» евангельских истин. В основу её положена идея «абсолютного добра». Пусть-ка попробуют критиковать эти основы. Для этого нужно публично признаться в безбожии. «Союз 17-го октября» чувствует здесь себя под защитой богооткровенного авторитета. Недаром в свою программу он включает «a propos»[8] и вопрос о церковной реформе.

Противоречия, в которые впадает А. И. Гучков и его «Союз», настолько очевидны, настолько элементарны даже для тех, кто никогда никакими абсолютами не занимался, а для человека, живущего религиозными интересами, эти противоречия полны такого кощунства, что можно только удивляться, на какие акробатические выгибы способна человеческая психика.

«Сочувствовать забастовкам – значит сочувствовать насилию, а это – провозглашать безнравственный принцип “цель оправдывает средство”». Такую фразу мы собственными ушами слышали от А. И. Гучкова на губернском земском собрании.

Ну, хорошо, допустим, что всякое насилие зло и цель никогда не оправдывает средства. А что такое военное положение? Разве военное положение не насилие? Разве расстрелы рабочих не насилие? Разве ссылка в Сибирь не насилие? Разве хождение ночью полиции по обывательским квартирам не насилие? Но ведь всё это в исключительных случаях одобряется А. И. Гучковым. Куда же девает он на это время свой «абсолют»?

Почему же, спрашивается, правительство, когда «отечество в опасности», может прибегать к исключительным мерам и расстреливать людей, а общество, когда правительство губит страну, поступает безнравственно, прибегая к насилию, т. е. к мирной забастовке? Не является ли для А. И. Гучкова военное положение средством, которое допускается для благих целей? И эта благая цель не оправдывает ли для него насильственных мер правительства?

Нет, дело с «принципиальным» осуждением далеко не так просто. Вл. Соловьёв написал много гениальных страниц на эту тему и всё-таки вполне не разрешил её. «Абсолютное добро», в применении к насилию, очень легко и просто, когда обращено налево, но стоит повернуть его немножко направо, как сейчас же вся бесконечная сложность вопроса встаёт в своей силе.

Сказать крайним партиям: «насилие – зло» – очень просто. Но если – на основании прибавки, которая обыкновенно делается почти шёпотом, что, мол, «с чьей бы стороны оно ни исходило», – тот же тезис сказать войскам, получится государственное преступление даже с «абсолютной» точки зрения самого А. И. Гучкова.

Уж если вы хотите решать вопрос о насилии так элементарно в отношении левых, решайте его так же и в отношении правых. Но вы никогда не сможете сделать это, ибо тогда вам придётся перестать быть политической партией, а заняться устройством для «Союза 17 октября» колонии где-нибудь в Закавказье. Если бы А. И. Гучков мог думать беспристрастно, он понял бы, что вопрос о насилии и налево так же сложен, как и направо. А потому, отнесясь к нему вполне честно, нельзя так играть словами.

Забастовки, может быть, и плохое средство борьбы, об этом мы здесь спорить не станем, но, во всяком случае, критиковать его надо с точки зрения целесообразности, как оно и приличествует «реальной политике», абсолютной же нравственности лучше не касаться. Идея всякого абсолюта слишком сложна и слишком ко многому обязывает. И если «союзникам 17 октября» угодно не играть в «абсолютики», а действительно жить сообразно с ними, то всем этим солидным господам, фабрикантам и помещикам, пришлось бы посягнуть на такую позицию, которая может быть действительно совершенно неприступна, но в то же время, для них по крайней мере, и совершенно недоступна.

Я думаю, что психологически совершенно понятна причина, по которой столь умные и образованные люди, как «союзники», никак не могут заметить явного противоречия между «абсолютом», в их понимании, и военным положением, в их же