Кусая губу, он молчал до тех пор, пока она не спросила:

– Вы хотели поговорить, милорд? Вы хотели сказать еще что-то о моем желании построить дорогу?

Ее вопрос словно ужалил его.

– Нет, – сразу откликнулся он. Слишком резко. Черт, он пришел сюда не за тем, чтобы быть резким с ней. – Нет, – повторил он уже более мягко. – Эта тема еще не закрыта. Без сомнения, мы оба найдем что сказать. Но вы – королева Амики. Вы сделаете то, что пожелаете. Вы и должны так поступать. Моя ненависть к магистрам Библиотеки касается только меня, но не вас. Я не доверяю всем магам, как вы знаете. Тем не менее они нужны нам. Если я не смогу смириться с вашими планами, я попрошу земского начальника оспаривать их от моего имени. Мы союзники. У меня нет власти приказывать или запрещать вам. Я и не желаю такой власти.

Слушая его, она кивала, будто он нуждался в ответе. А потом тихо произнесла:

– Это моя вина, милорд. Я знаю, вы предпочитаете обсуждать вопросы публично, особенно те, что затрагивают оба королевства. Думаю, это мудрая политика. Ее цель – показать, что мы можем не соглашаться, не угрожая союзу наших королевств.

Но я предвидела ваши возражения. Я надеялась только, что, если объявлю о своих намерениях, пока мы были одни, вы примете это как проявление вежливости.

С трудом сглотнув, Бифальт ответил ей:

– Я и должен был так поступить, миледи. – Он не мог отвести от нее глаз. Она приковывала его взгляд к себе так, словно во всем мире ему не на что было больше смотреть. – Я беллегерец. Мы известны нашим твердолобым простодушием. В нем наша сила, но в нем и наша слабость. – Он знал, что это было еще проявлением невежества и нехватки воображения. – Я иду по выбранному мною пути. Я никак не ожидал, что отвлекусь от него.

Королева бегло улыбнулась.

– Благодарю вас, милорд, – ее плечи чуть приподнялись, слегка раскрыв V-образный вырез рубашки. – Теперь расскажите о том, зачем пришли. Я готова выслушать вас.

Ох, черт возьми. Она, значит, готова? Зато он, король, не был готов. Привычка держать себя в руках, выработанная с таким трудом, теперь мешала ему. Он не мог раскрыться даже перед ней – особенно перед ней, – не презирая себя, без злобы в голосе, ведь гнев его был направлен совсем не на нее.

Пытаясь быть честным, король Бифальт начал:

– Прошу простить меня, миледи. Мой гнев направлен не на вас. Не вы вызвали его. И вы не можете облегчить его. Но попытайтесь понять, если сможете. Я слишком долго ждал, чтобы объясниться.

Тихим голосом, почти шепотом, будто он напугал ее, Эстия согласилась:

– Вы и правда долго ждали. Вы дали мне знать о причине вашего отказа от моей постели. Я не поняла ее тогда. Не понимаю и сейчас.

Бифальт сжал кулаки. Он хотел ударить что-нибудь, что угодно. Но не ее. Не ее.

– Тогда выслушайте меня.

Своим грубым голосом человека, накричавшегося до хрипоты, Бифальт сказал:

– Миледи, вы изменились. За годы нашего союза вы изменились. Я не доверял вашему согласию на наш брак. У меня была причина не доверять ему. Вы были девушкой во власти сурового отца, пешкой в игре своего бесчестного жениха. Но теперь вы женщина. Вы делаете свой собственный выбор. Вы открыто отстаиваете его. Если вас убеждают, вы соглашаетесь. Если нет, то твердо стоите на своем. Вы управляете королевством во благо подданных. И все же ваше согласие остается в силе. Вы ясно дали мне это понять. Оно еще в силе.

Это самый большой подарок, какой я только мог ожидать. Это больше, чем я заслуживаю.

Скажите, если я ошибаюсь.

Эстия моргала, будто яркий свет свечей резал ей глаза.

– Вы не ошибаетесь, милорд.

Бифальт попытался улыбнуться.

– Вы понимаете меня, миледи? – ее простые слова болью отозвались у него в груди, словно грудь проткнули штыком. – Даже при моей бесхитростности я еще способен высказаться так, чтобы меня поняли.

И он снова, как в объятия возлюбленной, бросился к своей цели, ему нужно было расставить все точки над «и».

– Но из уважения к вам и к тому, что вы делаете ради нашего союза, я должен признаться, что я не изменился. И я должен сказать вам почему.

Эстия не шевелилась – и все же она слегка наклонилась к нему, словно тоскуя по его объятиям.

– Тогда говорите. Я хочу знать.

На какое-то мгновение Бифальту удалось отвести взгляд от жены. Но все в комнате словно заставляло его вновь посмотреть на нее. Тогда он решил сосредоточиться только на ее лице, чтобы не видеть, как она дышит.

– Служительницы Духа и Плоти, – начал он, вымучивая слова, – учат, что только человек, любящий свою жизнь, может выбрать достойную смерть. Но я не люблю своей жизни. Я не живу той жизнью, которую я могу полюбить. Я стремлюсь сохранить свою честь, но я не волен выбирать, быть ли мне честным. Магистры Последнего Книгохранилища лишили меня этого выбора. Я стремлюсь к благополучию и безопасности для своих подданных, как и для вас, но напрасно. Магистры исключили такой исход. Мои стремления тщетны. Я слуга в руках магов, их инструмент, не более того.

Если бы мне позволили сделать свободный выбор, я вполне мог бы пойти на союз с Амикой. Я мог бы даже попытаться защитить сокровищницу знаний. Но мне не позволили выбирать. Вместо этого меня подталкивали, обманывали, издевались надо мной, пока единственным путем для меня не стал тот, на который мне указали магистры. Я не могу любить то, что я делаю, как и то, почему я это делаю.

В моей жизни осталось только отрицание. Чтобы сохранить остатки чести, я могу только отрицать. И это все, что у меня есть. И это все, что позволяет мне оставаться самим собой.

Ее глаза блестели.

– Так ли, милорд? – в сжатых губах читалось страдание, равное страданию мужа. – Я не понимаю вас.

– Вы понимаете, – возразил он. – Что вы чувствовали, когда впервые услышали о замужестве? – Он позволил себе вольность потребовать от жены, чтобы она вспомнила этот эпизод ее жизни. – Когда мы встретились, я был для вас не более чем ненавистным беллегерцем. Хуже того, я пришел в ваш дворец, чтобы узурпировать трон Амики, принадлежавший тогда вашему отцу. Не напрямую, конечно, нет. Я не хотел править Амикой сам. Я не хочу этого и сейчас. Но я поступил с вашим отцом так же, как магистры Книгохранилища поступили со мной. Я играл с возможностями его выбора, пока единственной для него возможностью не стало сделать по-моему. Я играл с возможностями его выбора, пока единственной для вас возможностью не стало сделать по-моему.

Вспомните, как вы себя тогда чувствовали. Вспомните, как вы решились терпеть брак без любви ради своего отца и ради Амики, но не ради себя. Вспомните то ощущение, будто вас предали, и свою решимость перенести это предательство, отказаться от естественных желаний, отказаться от жизни, от жизни для себя.