— Психоанализ — самое последнее, что вам требуется, моя дорогая. Тем не менее…

— Да?

Он сделал яростную затяжку.

— Вам следует проводить больше времени со мной.

— Если я не ошибаюсь, Кристиан, мы бываем вместе по крайней мере два раза в неделю. Она вздохнула и повернулась к нему лицом.

— Разве я не говорила вам совсем недавно, как высоко ценю вас? Вам не важно, богата я или бедна. Вы просто проявляете ко мне человеческие чувства. Такой друг, как вы, — это нечто из ряда вон выходящее.

"Друг и не более того. По крайней мере пока”.

— Сыграйте для меня, Элизабет. Она пошевелила пальцами ног.

— Сколько угодно, если вы не потребуете, чтобы я снова надела туфли.

Он хотел услышать Шопена, и она начала играть именно Шопена. Для него. Для себя она никогда больше теперь не играла. Когда она наконец подняла голову, то увидела, что его глаза закрыты.

— Вы спите, Кристиан?

Он и мускулом не шевельнул.

— Нет, еще, если можно.

Из-за того, что мало практиковалась в последнее время, Элизабет почувствовала легкое покалывание в предплечьях. Нет, больше не будет этюдов Шопена. Она начала играть свою любимую тему из фильмов о Джеймсе Бонде. “Никто не делает это лучше”.

— Предполагалось, что вы хотели мне этим что-то сказать? — спросил он лениво, когда последний аккорд умолк.

— Какой вы понятливый! А теперь поздно, а у меня встреча завтра в восемь утра. Увидимся в пятницу вечером, Кристиан?

— Да, — ответил он, поднимаясь. — Я знаю одно место, куда хочу вас сводить. Чернокожий джаз-пианист так хорошо импровизирует, что его импровизации стоило бы записать.

Она смотрела, как он надевает свой пиджак из твида. Этот человек, который и теперь не перестал быть таинственным, занял определенное место в ее жизни, стал ей дорог. И главное — он не торопил, не подталкивал ее. Она подняла лицо, подставляя его Кристиану для прощального поцелуя.

Он был легким — губы едва коснулись губ.

— Доброй ночи, Элизабет.

Кристиан спустился на лифте вниз, пожелал доброй ночи Гэлэхеру, зная, что после его ухода Гэлэхер запрет дом так, что и блоха не проскочит, затем взял такси и поехал на квартиру к Сьюзен на Пятидесятую улицу. Она ждала его, как он и предполагал, как ей и следовало.

Хантера буквально трясло от желания.

— Сейчас же, — сказал он.

«Почему ты ее не заставишь делать то же самое?»

Но Сьюзен не произнесла этого вслух, а тут же повела в спальню и расстегнула “молнию” на его брюках. Сама процедура никогда не занимала у него много времени, особенно если он проводил вечер с “той”.

Потом он лежал на спине и молчал.

Сьюзен уже давным-давно научилась держать свои мысли при себе, а рот на запоре. Стакан бренди — вот что сейчас ему надо.

Что, размышляла она, есть в Элизабет Карлтон, чем не обладает она? Деньги, все дело в деньгах. Но что до этого Кристиану. Он богат, так богат, что — можно держать пари — не помнит, куда вложены его средства. Нет, в этой женщине было что-то еще, что-то особенное.

Наконец она сказала, и в голосе ее звучала неуверенность:

— Я беру уроки игры на фортепьяно. Этим она привлекла его внимание. Он потянулся за трубкой.

— О чем ты думаешь, Кристиан?

— Думаю, что ты можешь поступать, как тебе нравится, Сьюзен. Уже поздно. Благодарю тебя. Увидимся.., в пятницу, но, боюсь, это будет поздно вечером.

— Да, Кристиан, хорошо.

Она наблюдала, как он одевается и запихивает трубку в карман пальто, и ей хотелось заплакать.

Сенатор Чарльз Хенкл взял в руки запечатанный конверт, переданный ему экономкой, нетерпеливо кивнул головой. Он опаздывал на встречу, но письмо выглядело необычно. Во-первых, его доставили с посыльным, а во-вторых, на нем было написано:

"Личное и конфиденциальное”. Надпись сделана внизу конверта большими печатными буквами. Возможно, подумал он цинично, еще одно доброхотное деяние от неизвестного лица или лиц, которые, вероятнее всего, скоро объявятся, если он примет эту дань. Он подошел к письменному столу и сел. Взял свой старинный нож для вскрытия конвертов и осторожно подцепил плотную бумагу.

Внутри лежало с полдюжины фотографий размером восемь на десять. И больше ничего. Он взял одну, повернул ее лицевой стороной к себе — и застыл в неподвижности. Фотографии были глянцевые и цветные, и на них был запечатлен Брэд Карл-тон, стоящий, опираясь на ладони и колени. Другой мужчина, помоложе, трахал его — лицо выражало безумный экстаз.

Медленно, по одной, Чарльз Хенкл начал рассматривать фотографии. “Качество блестящее”, — подумал он, хотя голова его была как в тумане. Сколько деталей на этих фотографиях, сколько крупных планов! Но одна, от вида которой ему стало дурно, была особенно впечатляющей: Брэд целовал своего партнера, засунув язык ему глубоко в рот, рукой он сжимал его пенис.

Хенкл осторожно положил фотографии в конверт и запер ящик письменного стола на ключ. Он прошел из кабинета в ванную, и там его вырвало. Первой его мыслью, когда он полоскал рот, было: спала ли с ним Дженни? Боже мой, а что если у него СПИД? И ему захотелось убить Брэда Карлтона.

Он уехал из дома в Джорджтауне, не пожелав повидать жену и дочь. Подумал, может быть, стоит показать фотографии Дженни, но потом отказался от этой мысли.

Хенкл вернулся домой в полночь, прошел в кабинет и плотно закрыл за собой дверь. Потянулся к телефону. Хорошо же, маленький ублюдок, узнаем, дома ли ты и если дома, то для тебя, чертов сукин сын, будет лучше, если трубку возьмешь ты, а не другой мужчина.

Телефон прозвонил уже три раза, и Хенкл заскрежетал зубами.

— Алло, Брэд Карлтон слушает. Хенкл постарался взять себя в руки.

— Говорит Чарльз Хенкл, — сказал он. — Хочу повидаться с тобой, Брэд. Хочу, чтобы завтра ты вылетел в Вашингтон. Я встречусь с тобой в “Ля фуршетт” ровно в полдень.

— Но.., в чем дело, сэр? С Дженни все в порядке? Брэд провел рукой по волосам, стараясь собраться с мыслями. Он крепко уснул, было уже поздно, очень поздно. На другом конце провода слышалось тяжелое дыхание будущего тестя. Что, черт возьми, это могло значить? Он спросил снова, на этот раз более резким тоном:

— Сэр, с Дженни все в порядке?

— Да. Но непременно будь там, Брэд.

Джонатан Харли вышел из Первого народного банка в Филадельфии ровно в десять часов утра. На лице его сияла такая широкая улыбка, что встречные останавливались, а потом невольно улыбались в ответ.

— Десять миллионов долларов, — сказал он вслух. — Теперь я выбрался из трясины на свет Божий. Заем дали на три месяца, после чего он должен в течение месяца возвратить деньги. Времени навалом, а процентная ставка не так уж высока, не чрезмерна. Таковы были условия, зафиксированные на бумаге, на самом же деле он был на дружеской ноге со своим банкиром и в случае надобности мог получить любую отсрочку. Теперь он выкупит хороший кусок у Роз — как можно больше акций, через подставное лицо, потому что, если он заговорит с ней сам, она, возможно, плюнет ему в лицо, а дальше.., дальше у него появится возможность развивать и расширять свою компанию, как он и собирался.