Карла кивнула.

– Ну, хоть «кнопку»-то нашли? – спросила она, соскользнув с подлокотника.

– Нашли и обезвредили.

– Вот и отлично.

Камера была стандартной: три на пять шагов, узкая койка, унитаз. Возможно, это была та самая, в которой её держали до попытки побега, возможно, поместили в другую – Давина не помнила. Ментальный поединок с самим Игеном… Тут можно было гордиться тем, что вообще осталась жива и в здравом рассудке, хотя Давину такой исход не радовал. Почему-то ей казалось, что обычная участь псиоников – Тёмная звезда, а потом училище и отправка на фронт против Федерации – ей не грозят. Вернее, Тёмную звезду она исключить не могла, училище казалось менее вероятным, но всё же тоже возможным, но вот в том, что её используют в качестве рядового участника этой войны, она изрядно сомневалась. Как не грозила такая участь Симону Конверсу, пусть даже тот сам до поры до времени этого не сознавал.

Симон… Вернее, Райан, она привыкла называть его этим именем, даже мысленно. Пусть она знала, что это один человек, но в её сознании они разделялись, словно не имея между собой ничего общего, и чем дальше, тем большее усилие требовалось ей, чтобы осознать, что они всё-таки одно. Давина мысленно усмехнулась: нашла с кем себя равнять. По её подсчётам, прошло уже больше двух суток, но её до сих пор никто не трогал, только регулярно кормили и делали уколы ренкота. И хотя, сидя в крошечной тюремной каютке без окон, судить было трудно, но, кажется, в «прыжок» они тоже ещё не входили. Видимо, «Единорог» так и болтался в системе Аида. Какие бы дела не привели сюда консула, их требовалось сделать, и одна пленная – не то, ради чего меняют планы. Кем бы она ни была и при каких бы обстоятельствах в плен ни попала.

Мысли Давины в который раз обратились к «Зимородку» и его экипажу. Они ушли, не могли не уйти. «Зимородок» стартовал, Рауль отличный пилот, Ульрих – хороший стрелок, а от телепатов Райан с Игнасио отобьются. Но вот что они будут делать дальше? Давина давно уже, собственно, с самого начала гадала, как поведёт себя Райан, если узнает обо всём, но ответить на этот вопрос так и не смогла. Было даже время, когда она жалела, что поддалась порыву, заставившему её вытащить раненого Конверса из гибнущего корабля, но с тех пор многое изменилось. Теперь она знала: доведись ей вернуться в прошлое, она поступила бы так же, даже если б точно знала – он повернёт против Федерации. Он заслужил свой шанс, и ведь была же причина, заставившая его начать войну. А вот на чьей стороне была бы тогда она, Давина Мортимер, капитан Пси-Корпуса Федерации?

В том, что Конверс умирает, сомнений не было – его сознание меркло, и Давина машинально перехватила удерживаемый им воздух, не давая вакууму коснуться кожи беспомощного человека. В следующий миг она поняла, что для завершения того, ради чего они, собственно, сюда и явились, ей достаточно отпустить этот самый воздух. Или даже не отпускать – ещё пара минут, и консул умрёт сам. И в тот момент Давину вдруг пронзило ошеломляющее ощущение власти. Перед ней был самый опасный человек обитаемого космоса, главный враг Федерации, тот, без кого не было бы всей этой войны. И он был полностью в её руках.

И тогда она сделала то, на что могли бы решиться на её месте только профессиональные медики, умеющие контролировать глубину погружения в агонизирующее сознание. Она вошла в его разум и мёртвой хваткой вцепилась в него, не давая ему померкнуть, а лежащему перед ней человеку – соскользнуть в небытие. Конечно, пострадай у него что-то жизненно важное, сердце, к примеру, она бы ничего не смогла сделать, Давина боролось лишь с шоком, но удача не отвергла своего любимца. Это было нелёгким делом, два разума слились почти полностью, возможно, как раз вследствие её неопытности, и будь Конверс в нормальном состоянии, она узнала бы о нём всё, кроме того, что было прикрыто особо крепкими блоками. Так же, как и он о ней. Их странная связь, помогавшая им чувствовать друг друга на огромных расстояниях даже без телепатического контакта, – она была – родом – отсюда, из этого слияния разумов, побочный эффект, так сказать. И Давина победила, ей таки удалось оттащить Конверса от края. Из-за естественного для цивилизованного человека стремления помочь пострадавшему, кем бы он ни был, и потому, что живой Конверс был бесценным источником знаний – эти причины она потом указывала в своих отчётах. Но была и ещё одна причина, в которой Давина смогла признаться разве что самой себе. Ей понравилась то ощущение власти, осознание, что чужая судьба, да не одна, зависит только от неё. И ей захотелось продлить это чувство.

Свет в рубке давно вырубился, за исключением аварийных ламп, и опомнилась Давина, когда по ней скользнул луч приближающегося фонаря. Людей ещё не было видно, но уходить нужно было немедленно. Выскочить в пролом в стене труда не составило, так же как сориентироваться в путанице коридоров и трапов – лифты, понятное дело, не работали, но Давина всё же не зря потратила отпущенное на подготовку к операции время, и планы «Зевеса» ею были изучены как следует. Вот тащить за собой безвольное тело, пусть даже телекинезом, оказалось очень неудобно, и несколько раз возникало искушение его бросить. Но тут в Давине взыграл тот самый гуманизм цивилизованного человека вкупе с чувством долга. Добить или просто оставить на смерть так и не пришедшего в себя Конверса совесть не позволяла, а если его найдут свои и он выживет, то гибель всей диверсионной группы окажется напрасной.

До бота они добрались без приключений – команду «Зевеса» спешно эвакуировали, и технические помещения, через которые бежала Давина, опустели. Оказавшись на борту, она свалила тело в медкапсулу, торопливо запустила диагностику и оказание первой помощи, после чего бросилась в кабину к пилотам. И лишь после благополучного старта и ухода в «прыжок» до неё в полной мере дошло, что она сделала. Можно было только гордиться тем, КОГО она взяла в плен, но никакой гордости лейтенант Мортимер не испытывала. Только растерянность и почему-то смущение, словно она совершила что-то постыдное. Она совсем не огорчилась бы, если б, придя в медотсек, убедилась, что Конверс умер. Но консул продолжал упорно цепляться за жизнь, более того, его состояние стабилизировалось. Оставалось лишь покориться судьбе.

Вот так оно всё и вышло. Прибыв обратно в Федерацию, Давина с облегчением передала свою добычу руководству Корпуса, пережила бесконечные отчёты и допросы, получила заслуженную награду и понадеялась, что теперь обо всей этой истории можно будет забыть. Зря понадеялась, как оказалось. Через некоторое время её снова вызвал для обстоятельной беседы лично генерал Джозеф Канхо. Оказалось, что в качестве источника информации Конверс был не так уж и полезен. То есть, конечно, знал он много, но самые важные сведения оказались прикрыты такими блоками, что ломать их означало подвергнуть опасности саму личность Конверса, причём безо всякой надежды на успех. Ибо с распадом личности могли исчезнуть и нужные воспоминания.

Тогда Канхо с Давиной проговорили больше трёх часов. Генерал не приказывал – он просил, и Давина сама не поняла, как согласилась. Новую операцию с её участием готовили долго и тщательно. Все доступные воспоминания Конверса заблокировали, постаравшись сделать это поаккуратнее, его новую биографию продумали до мелочей. Всё это время Давина с ним не встречалась, хотя постоянно чувствовала его где-то на краю сознания, но на эту их связь она быстро научилась не обращать внимания. В конце концов, она была телепатом, а телепаты и эмпаты либо учатся абстрагироваться от чужих чувств и мыслей, либо сходят с ума. И вот очнувшегося Конверса успешно убедили, что его травма получена в боях за Федерацию, и после лечения в госпитале отправили в тренировочный лагерь, чтобы после приписать к десанту одного из кораблей. И он растворился в массе десантников, оставшись неузнанным, став одним из многих, спрятанный там ото всех…