Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты что, решила следить за моей нравственностью? – отец усмехнулся. – Так поздно. Ты не находишь? Да и нечестно это, поскольку я за твоей не следил, не слежу и дальше не намерен. А, дочь?
В комнате за его спиной совершенно точно кто-то был. У стены слева от входа стояло зеркало, Тася знала это, потому что вчера заходила в комнату к отцу. Она переместилась чуть левее, со стороны это выглядело так, словно она просто топчется на пороге, перенося вес с одной ноги на другую. Математический расчет, как всегда, оказался правильным. Зеркало с готовностью показало ей сидящую в кресле у стены напротив женщину в темно-розовом пеньюаре, отороченном пушистыми меховыми помпончиками. Признаться, Тася была не готова увидеть здесь именно ее. Это было настолько странно, что требовало дополнительных размышлений.
– Ладно, решишь – приходи, – покладисто сказала она и повернулась к лестнице.
Дверь отцовской спальни мягко закрылась за ее спиной.
Ногам было мокро от выступившей утренней росы. Мокро и зябко. Усадьба просыпалась, у вагончиков с рабочими галдели голоса. От домика, где жили Клавдия и Осип, шла сама домоправительница. Правильно, время готовить завтрак. Ее одноглазого, похожего на циклопа мужа было не видно. Тасе он почему-то внушал какой-то необоснованный страх. Скорее всего, потому что она с детства иррационально опасалась физических уродств. Интересно, и при каких обстоятельствах он потерял глаз? Впрочем, мысль мелькнула и сразу ушла, потому что до Осипа ей нет никакого дела.
По дорожке, ведущей от флигеля к основному дому, торопливо шла горничная Ксения. На ней еще не было белого фартука и покрывающей обычно волосы наколки, оттого Тася не сразу ее узнала. В руках девушка несла какую-то сумку, достаточно объемную, но, судя по легкости, с которой Ксения почти бежала по дорожке, не очень тяжелую.
Тася дошла до озера, издалека заметив, что на нем полный штиль, даже ряби нет. Над водоемом поднимался легкий туман, как бывает, когда вода теплее воздуха. Ой, как же здорово будет сейчас искупаться. Она подошла к кромке воды, бросила на траву полотенце, стащила через голову толстовку от спортивного костюма, сняла штаны, поежилась от прохладного, но бодрящего воздуха.
Зайти в воду с берега, чтобы погружаться в нее постепенно, ощущая, как она поднимается по ногам все выше и выше… Это ощущение Тася очень любила. Для этого нужно было преодолеть прибрежную полосу кувшинок. Девушка представила, как толстые скользкие стебли опутывают ее ноги, и поморщилась. Нет, лучше все-таки пройти по пирсу и спуститься в воду по лестнице. Конечно, намокнуть придется сразу, зато неприятных ощущений удастся избежать.
Она подумала, что зря повернула с тропинки сразу к берегу. Для того, чтобы очутиться на пирсе, нужно было вернуться обратно на тропинку и пройти еще метров сто вперед. Или пройти по берегу и попытаться влезть на понтон сбоку? Она оценила расстояние от земли до металлических перекладин, являющихся своеобразной сцепкой для опор пирса. Да, пожалуй, она сможет по ним залезть.
Оставив вещи лежать на земле, она пошла по направлению к пирсу, прикидывая, не выйдет ли боком эта авантюра. Под ногами мелькнуло что-то розовое. Тася нагнулась и подняла розовый меховой помпон, видимо, оторвавшийся после того, как его владелица зацепилась рукавом за куст.
Непонятно зачем Тася нагнулась и подняла помпон с земли. Положить его было некуда, поскольку была она в одном купальнике. Но и оставлять на земле отчего-то не хотелось. Немного подумав, она шагнула в сторону, спрятала меховой кругляшок в траве и пошла к пирсу.
Под ним, метрах в двух от берега лежало что-то большое, похожее на куль тряпья. Тася мимолетно удивилась тому, что кто-то выбросил его на самом виду. За два дня в усадьбе она привыкла к тому, что территория здесь содержится в идеальном порядке.
Уже в следующий момент мозг, привыкший быстро делать выводы на основе поступающей информации, подал сигнал опасности. Лежащее в воде было не тряпьем, а человеком. Еще через мгновение мозг зафиксировал распущенные седые волосы, мягко стелющиеся по водной глади, и едва скрытое слоем озерной воды лицо – совсем не старое, сохранившее четкость и благородство черт, еще недавно живое и подвижное лицо хозяйки усадьбы Резановых Инессы Леонардовны. И сделал вывод, поражающий своей окончательностью. Пожилая женщина была мертва.
Глеб
Глеб был зол. Все выстроенные планы летели в тартарары. Суматоха, поднявшаяся после того, как Тайка нашла в озере труп Инессы Леонардовны, была такая, что у него сразу заболела голова. Тяжело и надсадно, как болела всегда, когда в эту самую голову что-то не умещалось. Сейчас Ермолаев пытался понять, что именно произошло, насколько происшествие чревато неприятностями лично для него, а главное – как уберечь дочь.
Конечно, Тайка не такая чересчур эмоциональная тургеневская барышня, падающая в обморок при виде лягушки, но найти труп – все-таки испытание. Он и сам почувствовал легкую дурноту, когда ворвавшаяся в его комнату дочь сообщила о случившемся и потребовала пойти с ней, чтобы самолично убедиться, что она не фантазирует. Признаться, Глеб до последнего верил, что его рациональную дочь вдруг посетили зрительные галлюцинации, но, придя на берег вместе с ней и увидев лежащее в воде тело, моментально понял, что надежды его напрасны.
Инесса Леонардовна умерла, но острый приступ тошноты, заставивший Глеба сначала затаить дыхание, а потом несколько раз глубоко вдохнуть и выдохнуть широко открытым ртом, вызван вовсе не видом мертвого тела. Уж что-что, а покойников в своей непростой и богатой событиями жизни Ермолаев видел предостаточно. Ему стало плохо оттого, что при первом же взгляде, брошенном на то, что осталось от владелицы поместья, Глеб понял, что ее убили.
Следом за ним к озеру прибежал Осип, сложил трехэтажную матерную фиоритуру, многократно повторившуюся эхом над водной гладью, позвал жену, тут же залившуюся слезами, запричитавшую по-бабьи. На помост и к воде Глеб их не пустил, жестко запретив подходить к берегу ближе чем на три метра. Скорее всего, следов уже нет никаких, но топтать до приезда полиции все равно не следовало.
Полицию тоже вызвал именно Глеб, позвонивший своему старому знакомому, подполковнику Воронову, возглавляющему теперь областной уголовный розыск. Познакомились они много лет назад в бане и приятельствовали из скромных сил, встречаясь несколько раз в год в парилке или за рюмкой хорошей водки.
Ольга, бывшая жена Глеба, ходила в салон красоты, принадлежавший жене Воронова, и хвалила ее искренне и щедро. Ермолаев и сам пару раз видел эту самую Любовь Молодцову, которую Воронов звал не иначе, как Лелькой, но дружить семьями они так и не стали.
Сейчас Воронов выслушал Глеба молча, задал несколько уточняющих вопросов, отправил опергруппу и толкового следователя, попросил сделать так, чтобы до их приезда поместье не покинул ни один человек, а главное – пообещал приехать сам.
– Чувствую, интересное дело намечается, – сказал он, вздохнув. – Слушай, Глеб, а ты точно не в курсе, кто старушку укокошил?
– Точно не я, – заверил его Ермолаев. – Это единственное, что я могу тебе сказать со всей определенностью. Ну, и не дочь моя, потому что ей это ни за каким чертом не надо. А вот со всеми остальными надо разбираться. Тут в поместье, куда ни плюнь, все бабкины родственники, за редким исключением.
– То есть наследники.
– Ну да, наследники. А наследовать, я тебе скажу, тут есть чего. Во-первых, само поместье со всеми его землями и лесами, домами и прочими строениями. Во-вторых, мебель антикварная почти в каждой комнате. А в-третьих… Да ты сам увидишь, когда приедешь.
К приезду полиции все обитатели поместья собрались в гостиной. Это Глеб так велел, чтобы были на виду. Тело в воде охранял верный Осип. Рыдающая Клавдия накрыла завтрак, но никто к нему не притронулся, не считая Елки, обладающей по-детски здоровым аппетитом. Остальные только без конца пили кофе. Горничной Ксении приходилось все время его варить, меняя на столе вместительные кофейники.
– Я схожу в тетин флигель и вернусь, – сказал Кирилл.
– Зачем?
– Записи с камер нужно посмотреть. Все
