— Можно посмотреть? — кивнул Марат на синюю, со львами, грифонами и нерусскими надписями Ванину ксиву.

Тот дал ему паспорт. «Latvijas Republika… Ivars Masarins…»

— Масарин?

— Можно — Мас…

— А почему «ИваРс»?

— Имя такое…

— Латышское?

— У меня батя с Луганщины, а маминя — латышка.

— А чего тогда Ваня?

— Да это ирландцы мои всегда путали, Иваном называли, а потом уже и русские знакомые пошли: Ваня да Ваня… Да и самого, знаешь, задалбывает отвечать, че за имя и не «литовец» ли я…

Подняли шлагбаум. Президент Мубарак напутственно улыбнулся с придорожного щита жабьей улыбкой. Хлынула навстречу, потянулась бесконечная серо-бежевая пустыня: пустая до совершенного отсутствия, до полной непредставимости здесь какой-либо органики — лишь в форме дальних терракотовых утесов, напоминающих то контрфорсы, то оплывшие гигантские статуи, в совершенном контуре идентичных светлых дюн, восходящих к ровному темному скальному гребню и кажущихся негативами мостовых арок, в прихотливых, как письмена, узорах на выветренных отвесных обрывах чудились, будто сквозь сон, следы нечеловеческой цивилизации, без вести и возврата сгинувшей миллион лет назад.

До израильской границы было часа два.

А еще классная работа — брить пальмы бензопилой, У них же по мере роста нижние листья отсыхают и превращаются в такую серо-бурую бороду. А ты, значит, стоя в корзине автоподъемника, размахиваешься воспетым Тобом Хупером механизмом — и шар-рах! Рев, хруст, треск, мусор фонтанирует во все стороны, а внизу разбегаются кто куда прохожие…

Раз арабы этим занимаются, то я чем хуже, прикидывал Никеша, припрет, подпишусь и на что-нибудь такое… За время пребывания в Натании он уже освоил несколько странных профессий. Месяц без малого просидел за стойкой ресепшна в отеле с неоправданно пышным наименованием «Метрополь Гранд» (не только, правда, просидел, но и прошнырял шнырем со шваброй по лобби и сопредельным помещениям). Говорящий по-русски и худо-бедно по-аглицки, он в этом заведении с преимущественно русскоязычной клиентурой пригодился по причине крайней финансовой нетребовательности. Потом две недели проторчал с биноклем в деревянной избушке на курьих ножках (сваях) на пляже, высматривая потенциальных утопленников: эта работа была и вовсе непыльная, поскольку единственным за все время его наблюдений желающим поплавать в холодном, ухающем высокими волнами осеннем море оказался сам Никеша — в неслужебное время.

Приехал он вообще-то к Яшке. Вытянул из него приглашение, у него же и поселился, ничего толком не объясняя. Хорошо еще, Яшка жил сейчас один — Донна Анна, жена его, уже год как работала в Москве. Черт его знает, что думал хозяин на его счет — зачем Никеша заявился в Израиль и что тут делает столько времени… Но он и сам этого до конца понять не мог. Куда уж там — другим рассказывать…

Ну а разъезды его, он полагал, должны были выглядеть обыкновенным туризмом. Вряд ли та же Маша, пристраивая его в тургруппу, направляющуюся в Вифлеем (так-то за Стену безопасности не очень проберешься, если и израильских граждан пускают на «территории» только по спецразрешению), задавалась вопросом, почему Никеше туда приспичило… В конце концов, пусть считают его верующим…

В базилике Рождества Христова свечи, свесившие кудрявые бороды, стояли в расплавленном воске, словно тонкий лес на болоте — теплая жидкость, почти переполнившая широкую плошку (как она называется по-церковному?..), присыпанная янтарными чешуйками, отражала бесчисленные вибрирующие огоньки. Смутно-новогоднее ощущение, охватывавшее Никешу обычно в православных храмах, дополняли свисающие отовсюду большие разноцветные отблескивающие шары. Но туристы толпились и галдели, внизу, в пещере, попы раздраженно торопили на разных языках: «Проходи, не задерживай!», немолодые тетки поспешно и неловко валились на колени целовать пол — серебряную звезду в месте, где якобы родился Христос… Поднявшись из толчеи, отойдя в боковой неф, он стоял, прислонившись к бурой холодной колонне, еще византийской, наверху которой до сих пор смутно различалась фигура святого, перебирал в кармане мелочь и недоумевал в собственный адрес: а на что ты рассчитывал?..

То же, почти буквально, повторилось в Табхе. В здешнем храме Умножения Хлебов к торчащему из пола валуну, непосредственно на котором (согласно традиции, опять же) Спаситель делил хлеба и рыб, вытянулась суетливая очередь: все лапали камень, ибо лапнувший его, говорят, никогда в жизни не будет нуждаться. При этом многие, вероятно, искренне полагали себя людьми верующими, христианами, то есть как бы бессребрениками и противниками суеверий…

Самое интересное, что в их сознании действительно же был какой-то свой баланс возможного и невозможного, обыденности и чуда — но Никеша видел, конечно, что с ними ему говорить не о чем. Они просто не поймут друг друга…

А кто поймет?.. Яшку ведь Никита тоже одно время пытался невзначай навести на нужную ему тему — тот как-никак был компьютерщиком, заканчивал Бауманский, факультет информатики, и уж закон-то больших чисел знать был должен… Но пользы из его знания извлечь никакой не вышло: во-первых, слишком слабо Никеша разбирался в математике, во-вторых, быстро сообразил, что стохастический анализ менее всего уместен там, где начинается и заканчивается всё ощущениями…

Так что говорили они с Яшкой все больше о ерунде. Вспоминали, например, общих московских знакомых. Волосатые пальмы, связанные у корней резиновыми шлангами, потрескивали на ветру листьями, как еда на сковороде, море под обрывом издавало ровный отдаленный индустриальный гул; фонари стояли редко — немировскую з пэрцем (из очередного русского магазина) Яков разливал практически на слух.

Разговор по Никешиному недосмотру срулил со знакомых на мертвых знакомых. Вспомнили, естественно, и Богдана. Выпили не чокаясь.

— Кстати, ты про Липатову не слышал? — спросил Никеша.

— Липатову?

— Каринку. Ты вообще знал ее?

— Э-э… Имя только смутно помню…

— Тоже погибла, оказывается, недавно совсем. На машине разбилась. Жалко. Хорошая девка была…

— Ну, тогда опять не чокаемся…

Никита медленно влил в себя забористую перцовку, не в силах разобраться в эмоциях, что оставил у него последний телефонный разговор с Москвой…

— …Антон говорит, она меня зачем-то искала буквально за пару дней до смерти. Не могла найти — никто не знал моих здешних координат. Чего хотела — непонятно, мы с ней сто лет не общались… И про Маса спрашивала. Хотя мне че-то казалось, она с Масом незнакома…

Странная история, думал он, суя Яшке пустой пластиковый стаканчик. И, главное, теперь уже ничего не узнаешь…

— Он на днях приехал, слышал? — осторожно вручил ему наполненную, упруго проминающуюся под пальцами емкость Яшка.