Кроу содрогнулся. Неужели это всегда происходит так быстро? Он никак не мог этого вспомнить. Может быть – да, а может – нет.

– Остановите машину!

– Что?

– Остановите же эту долбаную машину!

Водитель затормозил.

– С вами все в порядке?

– Это все ваш дьявольский напиток! – заявил Балби.

Для него все выглядит так, будто Кроу действительно одержим дьяволом: отчаянно потеет, волосы взъерошены, на коже сиденья остались отметины в тех местах, где он вцепился в них пальцами. Но больше всего полисмена встревожило выражение его лица: на нем отражалась смесь глубокой боли и какой-то детской ожесточенной ярости.

Кроу скреб дверцу, пытаясь выбраться наружу, но никак не мог найти ручку – точнее, он как будто не мог понять, что с ней делать, чтобы использовать по назначению.

– Выпустите меня, выпустите меня!

Шофер и инспектор переглянулись, и Балби жестом велел открыть дверцу.

– В такую-то погоду? – с сомнением переспросил водитель.

– Просто делай, что говорят, – сказал Балби.

Шофер выбрался наружу, обошел машину и открыл дверцу со стороны Кроу. Профессор тут же выскочил наружу и бегом бросился в лес.

– Думаете, он заприметил там паб? – спросил водитель, вновь усаживаясь за руль. – Может, нам к нему присоединиться, а?

– Не вижу в этом ничего смешного.

Балби вышел из машины, но не увидел не только самого Кроу, но даже направления, в котором тот скрылся.

А Кроу спрятался в лесу, подальше от людей. Ему необходимо было лечь, заснуть и охладить свой закипающий мозг. Он уперся головой в мягкий грунт, позволяя дождевой воде поливать его. Ливень был сильным, и очень скоро Кроу промок насквозь, а образовавшееся под его весом углубление в земле постепенно превратилось в небольшой пруд. Профессору было очень некомфортно, но именно этого он и добивался. Ему нужно было разбудить в себе человека. Он сел в этой слякоти вертикально и попробовал заставить свой мозг вернуться к повседневной работе: стал вспоминать ходы шахматных фигур, скрипичные гаммы, восторг, который он испытал, впервые увидев часы. С помощью рефлексов и привязки к привычным действиям Кроу удалось прийти в себя. Вынув плоскую флягу, он открутил крышку и полной грудью вдохнул аромат односолодового виски. После этого достал бутылочку с пипеткой на конце и отвинтил колпачок. Несколько десятилетий тому назад Кроу как-то в баре потерял сознание, выпив «Микки Финн» – виски, куда подмешали снотворное, хлоралгидрат. Очнувшись и в конце концов убив своих обидчиков, он забрал у них эту бутылочку и с тех пор всегда носил с собой. В сочетании с алкоголем это был самый быстрый известный ему способ, чтобы в самом крайнем случае отключиться, отдохнуть и выиграть время.

Осторожно, трясущимися руками Кроу добавил три капли в свой виски. И выпил его залпом. Мир потерял четкость очертаний, ливень отошел на задний план, а Кроу в своем сознании перенесся на тысячу лет назад. Стоя на склоне горы, он держал за руку прекрасную белокурую девушку и с восхищением любовался лежавшим перед ними фьордом, поверхность которого сверкала на солнце.

Профессор как бы со стороны услышал свой голос, только молодой:

– А что скажут обо мне люди, когда я умру, Адисла? Сложат ли они песни о моих ратных подвигах?

– Нет, Вали, не сложат. Скольких врагов ты убил?

– Но они ведь не стояли на месте – они убегали.

– Для твоего отца они стояли на месте.

– Они пытались сбежать. Просто он оказался быстрее меня.

– Я дразню тебя. Ты славно сыграл свою роль, но песни о тебе они все равно не споют.

В ушах у него звучал мелодичный голос девушки, умолкший тысячелетие тому назад – и даже больше.

– Тогда что же они скажут обо мне?

– Они скажут, что ты любил и был любимым.

– Но достаточно ли этого?

– Для меня достаточно.

А затем все стихло. Шел дождь, и Кроу был уже не в лесу. Он снова стал самим собой и поднимался по опасной горной тропе. Рядом с ним шел странный седовласый человек со страшной кривой саблей в руке; Кроу знал, что эта сабля, которая уже рубила его прежде, может разрубить его вновь.

Наступила осень, и Герти заметила, что Макс изменился. Не то чтобы ее муж стал немногословным или перестал говорить, что любит ее, – ничего такого не случилось. Просто что-то изменилось в их отношениях.

А потом к Герти вернулись ее сны. Складывалось впечатление, будто ее первый сон был для ее мозга чем-то вроде наркотика, некоторое время удовлетворявшего его. Но теперь, чтобы успокоиться, ей требовалось этого наркотика все больше и больше.

Снова и снова Герти оказывалась на черном песке, на берегу неподвижного моря, отливавшего металлическим блеском. Пересекая черные, как уголь, дюны, она подходила к большому чертогу, который, казалось, был полностью покрыт извивающимися черными змеями; они делали выпады в ее сторону и шипели на нее. Герти знала, что за этими стенами что-то есть, что-то чрезвычайно важное, однако не могла не только заглянуть внутрь, но даже приблизиться туда. Затем двери вдруг распахивались, но, прежде чем она успевала что-либо увидеть, наступало пробуждение. Герти опасалась, что эти пугающие ее кошмары были вызваны напряженнной жизнью в замке и переменами, происходившими с ее мужем.

Кое-какими тревогами по поводу Макса она поделилась с одной из своих новых подруг, фрау Райтер, женой старшего управляющего. Впрочем, о своих снах Герти все-таки умолчала, побоявшись, что фрау Райтер сочтет ее сумасшедшей.

– Такое чувство, будто изменилась сама атмосфера между нами. Я понимаю, что это звучит нелепо, но что есть, то есть.

– У него есть любовницы?

– Нет!

– Иметь их – его долг.

– Но он ведь не член СС, он по-прежнему офицер медицинской службы регулярной армии.

– О, – сказала фрау Райтер с ноткой некоторого разочарования.

– Его назначил сюда сам рейхсфюрер Гиммлер, – добавила Герти, стараясь улучшить общее впечатление.

– О! – отреагировала фрау Райтер.

Она относилась к тем женщинам, которые могут вложить в короткое междометие все что угодно. В данном случае в нем прозвучали уважение и заинтригованность.

Женщины не могли обсуждать работу доктора Фоллера, и фрау Райтер искренне об этом сожалела. Даже если бы она спросила об этом у Герти напрямую, ей мало что удалось бы выяснить. Да, Герти знала, что ее муж исследует скрытые возможности мозга, знала, что работать ему приходится под давлением, однако Макс не посвящал ее в подробности пыток, которые, как от него ожидалось, он должен будет осуществлять. Чувствительная натура Герти была бы просто не в состоянии постичь, что требуют от Макса. Да у него и самого это в голове не укладывалось.