Она знает, что Кэт рядом – танцует с Зандером, но оба явно предпочитают выделываться. Зандер по-дурацки трясет плечами, и Кэт врезает ему кулаком. Кэт перехватывает ее взгляд и вскидывает брови в немом вопросе. Аннабель корчит гримасу. Ни за что, отвечает она.

Но сейчас она чувствует кое-что еще. Хищник, он так близко, и их тела сливаются в одно. Он тихонько подпевает.

– Изуродовали песню, – говорит она.

– Что?

– Говорю, изуродовали песню.

Похоже, он все равно ее не слышит.

– «Я кровью истеку лишь для тебя», – шепчет он ей во впадинку за ухом.

И вот он, тот момент, о котором она никогда никому не рассказывала и очень надеется, что не придется рассказывать никогда и никому. Момент, когда она почувствовала его возбуждение, давление его твердой плоти. Возможно, ей следовало бы отодвинуться, но она растерялась, не зная, что делать. Ей казалось, что лучше проявить вежливость, как если бы его эрекция была социальным промахом, на который можно великодушно закрыть глаза.

И почему бы не закрыть на это глаза? Зачем вообще принимать это на свой счет? В конце концов, он танцевал и с Джози Грин. Может, и с ней у него было то же самое. Она знает, что эрекция, как правило, дружелюбна и порой возникает на ровном месте. Никто особо и не парится по этому поводу. Но теперь всякий раз, когда она думает об этом, ее захлестывает чувство вины.

Всякий раз, мысленно возвращаясь в тот вечер, она не вполне понимает, что в ее действиях или бездействии послужило толчком к трагедии. У нее до сих пор сумбурные представления о том, что такое желание и насколько желанна она сама. Она теряется, когда думает о собственной сексуальности. Она должна владеть этим оружием и применять, как хочет – это понятно; но почему – даже если она не владеет им в совершенстве, даже если она просто остается собой – возникает это ощущение позорного приглашения или приглашения вообще? Она знает, что должна уметь приглашать, если хочет кого-то пригласить; сказать «нет», если хочет сказать «нет», или «да», если хочет сказать «да»; очаровывать или не очаровывать; да просто чувствовать себя уютно в своем теле и принимать все, что оно делает и как выглядит. Она должна чувствовать себя уверенно, но откуда взять эту уверенность и как можно быть уверенной в таких вещах? Тут сталкивается столько противоречивых сигналов: уверенность и стыд, власть и бессилие, обязательства перед другими и свой интерес – потому и не удается расслышать правду. А после того танца ее терзает настолько глубокое раскаяние, что она готова возненавидеть и зеленое платье, и свое тело в нем.

Угрызения совести мучительны до тошноты. Воспоминания об эрекции оборачиваются рвотными позывами. Тунец из сэндвича пытается совершить последний заплыв в своей жизни. Она встает и силится стряхнуть дурноту, хотя, возможно, рвота принесла бы облегчение, помогла бы избавиться от чего-то мерзкого, путь даже на время.

Она дышит через нос. В этом желтом поле на обочине шоссе она думает о Кэт.

«Я скучаю по тебе».

«Я скучаю по тебе», – говорит Кэт.

Аннабель душат слезы. «Прости меня за каждый раз, когда я была плохой подругой. Помнишь, в шестом классе я не подарила тебе валентинку?»

«Я тоже тебе не подарила. Мы были в ссоре».

«А помнишь, я не пришла к тебе, когда ты так нуждалась во мне?»

«Я только потом рассказала тебе, насколько все было плохо».

Мама Кэт, Пэтти, напилась и бросилась на нее с кулаками. Кэт хотела, чтобы Аннабель приехала переночевать. Но как раз в тот день родители Уилла куда-то уезжали, и им выпал редкий шанс побыть наедине друг с другом.

«Я так виновата. Никогда себе этого не прощу».

«Думаю, тебе нужно убираться с этого поля, затерянного в глуши Монтаны».

В словах Кэт звучит такая мудрость. Как будто она впитала в себя все знания мира. Но, опять же, она всегда была мудрой.

Буря проходит, но никогда не знаешь заранее, когда снова прольется дождь сожалений.

Как бы ей ни хотелось, Аннабель не может оставаться на этом лугу божьей коровкой. Поэтому она собирается с духом и отправляется обратно к водохранилищу Бэйр, навстречу всему, что ее ожидает. Она горбится от усталости и горя, придерживая руками сползающие шорты Люка Мессенджера. Теперь она определенно выглядит как мистер Джанкарло из дома престарелых «Саннисайд» во время того злосчастного приступа колита.

На горизонте маячит маленькая точка. Движущаяся точка. Аннабель прищуривается. Наверное, ей нужны очки. Точка увеличивается в размерах. «И что на этот раз?», – задается она вопросом. Наверное, взбесившийся бык спешит вспороть ей живот или мчится «Харли-Дэвидсон», чтобы порубить ее на части.

Нет. Что бы это ни было, движется оно медленно.

С такого расстояния фигура кажется змейкой с вьющимися анемонами в верхней части туловища. Существо, выходящее из моря. Мужчина. Одинокий странник. Теперь она видит, что анемоны на самом деле – копна кудрей, а существо – не кто иной, как Люк Мессенджер.

– Привет! – кричит он.

Черт! Теплый ветер проносится через долину. Колышется желтая трава. Он еле дышит, когда останавливается прямо перед ней. Капля пота устремляется вниз по лбу Люка и падает с кончика носа, как горные козлы с отвесных скал.

– Привет.

– Как ты это делаешь? Я попытался пробежать милю и уже умираю. В груди все горит. Господи, я совсем потерял форму.

По нему не скажешь. Стоп, забудьте, что она так подумала.

– Ну, во-первых, твоя толстовка весит с килограмм. И… шорты карго? Все эти карманы. Еще килограмма полтора. Ботинки! Походные ботинки. С таким же успехом ты мог тащить двух карапузов на своих ногах.

– Короче, не чета таким гладким и блестящим, как некоторые. – Он кивает на ее прикид.

– Я в этом не виновата.

– Я тоже. Вообще-то я не любитель шелковых баскетбольных шорт. Это рождественский подарок от моего отца, который выступал форвардом в университетской команде.

– Если он подарил тебе еще и майку со своим старым номером, могу понять, почему ты здесь с бабушкой.

– Это был подарок на день рождения, – смеется он. Он больше ничего не говорит, и она это уважает. Даже рада этому. Ей совсем не хочется выслушивать подробности. Желание услышать всю историю, узнать человека поближе, подогреваемое интересом к еще не познанным чужим тайнам, приносит ей немало бед.

«Прекрати!»

«Почему вы переехали из Берлингтона?[73] Вроде звучит красиво и солидно», – поинтересовалась она у Хищника.