Не в темноте, не в свете, не в пустоте, не в пространстве – допускалась точка без размера и свойств.

На Красную площадь наступила нога. Пятка упиралась в храм Василия Блаженного, ноготь большого пальца – в Исторический музей.

За неделю до того над Красной площадью повисло облако. Никто не обратил внимания, что облако слишком низко, что снизу оно больше похоже на идеально круглую дырку в небе, чем на облако. Появись такое облако в другом городе, наверняка кто-нибудь заметил бы неладное, но в Москве, да кто вообще в Москве смотрит в небо?

Из облака на Красную площадь наступила нога. Огромная босая мужская ступня иногда шевелила пальцами, но с места не двигалась. Волосатая нога по колено торчала из облака, над которым ничего не было, кроме привычного серого московского неба, похожего на грязный полиэтилен. Первое время над облаком кружил вертолет, вокруг ступни толпились военные, Красную площадь оцепила полиция, а город ждал, что будет дальше.

Из ноги пытались взять кровь на анализ, ногу хотели ампутировать, но никакой возможности сделать этого не было. Живая, неотличимая от обычной человеческой нога не поддавалась ни иглам, ни оружию, ни огню, но ей нравились поглаживания, и нога боялась щекотки.

Нога раздавила полицейского, дежурившего поблизости от Мавзолея. «Террористический акт» – мелькнуло в новостях, но тут же последовало опровержение. «Военная агрессия» – запестрило в СМИ. «Психотропное оружие» – выступил эксперт на телевидении. Нога время от времени шевелила пальцами, иногда вставала на носочек, будто собиралась шагнуть, но снова прижимала пятку к брусчатке, и каждый раз, когда это случалось, в полную боевую готовность приводились военно-космические силы страны.

Проскурин сидел перед телевизором и смотрел вечернее ток-шоу. Священник спорил с депутатом. Депутат орал на всю студию, что это никак не меньше чем второе пришествие и первый признак оного – явление во всей славе. Священник утверждал, что бога нет, а если есть – второе пришествие церковь осуждает. Ведущий считал, что правительство должно дать военный ответ на агрессию: ударить по ноге тактической ракетой, обрушить на нее системы залпового огня, бросить в атаку десантный штурмовой батальон. Ведущего аплодисментами поддерживали приглашенные в студию эксперты.

Проскурин слушал и не мог решить, жизнь теряет смысл или обретает его. С одной стороны – нога. Нога! С другой стороны, ничего не изменилось. Проскурину завтра на работу. Как и прежде, нужно ходить в магазин, покупать продукты. И как много пройдет времени, когда нога на Красной площади перестанет для него, Проскурина, быть удивительной.

Проскурину хотелось перестать думать о ноге и перестать искать какое-нибудь объяснение. В таком состоянии невозможно существовать, думал Проскурин. Пускай либо что-то радикально изменится, либо исчезнет и не оставит после себя даже памяти. Сил на то, чтобы заставлять себя не думать о ноге, оставалось все меньше, и Проскурин решил позвонить.

Он долго листал в телефоне список имен с номерами. Имен и номеров много, но позвонить было некому. Проскурин поймал себя на мысли, что даже не помнит, кто все эти люди в его телефоне. Он переключился на вкладку «недавние». И здесь не нашлось никого, с кем можно поговорить.

Проскурин пытался вспомнить какой-нибудь номер телефона, должен же он знать хоть один номер телефона, самый важный, который из памяти никогда не исчезнет, где всегда возьмут трубку и куда он позвонит в самый темный час своей жизни. Оказалось, что единственный номер, который Проскурин знает по памяти, – 112. Его он и набрал.

– Але, – ответил усталый женский голос.

Проскурин ожидал, что оператор ответит бодро, строго и таким тоном, что Проскурин почувствует, что хоть кто-то контролирует ситуацию и сейчас ему все объяснит.

– Я слушаю, говорите, – продолжил голос.

– Нога, – ответил Проскурин.

– Да уж, – согласился голос. – Нога.

– Что мне делать?

– А что можно сделать?

Оператор отбил звонок.

Телефон зазвонил в руках Проскурина. Номер был ему незнаком.

– Слушаю, – ответил Проскурин.

– Привет. Это Ева. Ева Андрюк. Помнишь такую?

Проскурин вспомнил. Не сразу, но вспомнил. И только благодаря странной фамилии, из-за которой двадцать лет назад он называл ее Андрюх. Он и в этот раз не удержался:

– Привет, Андрюх.

Ему показалось, что она улыбнулась в трубку.

– Представь, твой номер оказался единственным, который я помню, подумала, что раз так, тебе и нужно позвонить.

– В сто двенадцать звонить не пробовала?

– Звонила. Они там какие-то странные.

– Сейчас все как-то странно.

– Поэтому тебе и звоню, – сказала Ева, немного помолчала и продолжила: – Помнишь, когда-то ты сказал, что мечтаешь стать альпинистом и покорить самую сложную вершину?

Проскурин задумался. Он не помнил этого разговора. Он вообще не помнил Еву. Что такое помнить человека? Не его внешность, имя или фамилию, помнить человека – это хранить в себе его высказанные мысли, его обиды и радости, помнить его мечты и его способ описания мира. Проскурин Еву Андрюк уже не помнил. Слишком много прошло времени, и та юношеская увлеченность была совсем мимолетной, чтобы оставить после себя хоть что-то. Удивительно Проскурину было то, что она помнила его, точно помнила, раз уж заговорила о его мечте. Проскурину стало не по себе оттого, что он-то как раз о своей мечте не помнит.

– Помню. Карджианг, – ответил Проскурин.

– А знаешь, твоя мечта заразной оказалась, запала она мне, я с тех пор на семь восьмитысячников взошла. Твоя гора, конечно, совершенно недостижима, но я вот зачем звоню. Проскурин, полезли со мной на ногу?

– Зачем?

– Мечты нужно осуществлять.

– Это не Карджианг, – ответил Проскурин.

– Это лучше. Проскурин, ты не чувствуешь, что, с тех пор как появилась нога, что-то изменилось?

– Еще бы, сложно не заметить.

– Я не о том. Как бы это сказать… Внутри что-то изменилось. Ты не чувствуешь пустоту, будто все как-то враз обессмыслилось? Нога эта. Вот это что? Бог? Невозможное событие. Невообразимое. А в городе все как всегда. Будто ничего не происходит. Совсем. Вот ты, Проскурин, как думаешь? Как это возможно, чтобы такое событие так скоро стало незначительным?

– Да. Бред какой-то, – согласился Проскурин. – Но так всегда было.

– Это когда так всегда было?

– Я не про ногу, я про события в принципе. Помнишь в последние годы сколько всего случилось? Теракты, падающие самолеты, войны. И вроде бы сначала все на ушах, отовсюду вой, а через неделю никто и не помнит, что вообще было. А через год? Через год никто уже не помнит, почему где-то была война. А через пять лет? А через десять?