царила удивительная чистота, стекла блестели, вода в туалете была подкрашена в голубой и пенилась при сливе, на вешалке рядом висели бок о бок два полотенца. И все же ты находился тут слово внутри коробки, которую долго не открывали; этим ощущением был пропитан даже воздух – ничего тут не использовалось и никто не навещал этот дом. Никто не наступал на ковры, не раздвигал занавески, не выглядывал из окон, – только странная пара пожилых людей, которых они видели внизу. Все тут было уродливым. Неужели они не видят этого уродства? Или это снова проявление снобизма – так думать?

На лестнице она столкнулась с Робертом: тот шумно выдохнул и закатил глаза. Происходящее явно давалось ему так же тяжело.

Бабушка ждала ее у другой двери, которая, как смутно помнилось Джинни, вела в столовую. Постепенно в памяти всплывал план дома, но теперь он казался настолько маленьким и тесным. Бабушка улыбнулась ей, Джинни ответила тем же – обмен формальными нервными улыбками, – но потом бабушка коротко и крепко обняла ее и тут же отступила в сторону. У Джинни не было даже времени отреагировать.

За те несколько минут, что прошло с момента их встречи, бабушка накрыла стол в гостиной скатертью, выставила на него серебряный чайник, чашки и блюдца, выложила на тарелку хлеб и масло, кекс и печенья… Все словно годами ждало своего часа и наконец пригодилось.

– Я почти и не помню своего прошлого визита, – сказала Джинни, преодолевая робость.

– Ты провела у нас всего пару дней. Потом приехал твой папа, забрал тебя и… и все, – ответила бабушка, стараясь, чтобы ее голос звучал весело. – Как он? Все в порядке?

– Да, все хорошо. Он… ну знаете, работает, все такое. На прошлой неделе купил лодку. Но мы еще на ней не катались.

– Лодку? Ну ничего себе, – сказал дедушка, тихо подойдя к ним ближе.

– А он… женился? – спросила бабушка.

– Нет. Нет. Он так и не развелся с мамой Роберта, – объяснила Джинни.

Бабушка и дедушка кивнули, словно ожидая подобного ответа, но Джинни заметила их удивление.

Дедушка обернулся к двери.

– А вот и наш мальчик, – сказал он с едва заметной симпатией. – Проходи и садись за стол. Чай будешь?

– Думаю, вы проголодались, – сказала бабушка. – Вы ведь долго ехали.

– Как вы добрались? – спросил дедушка. – Поездом?

– Нет. Поезда сюда не ходят. Мы приехали автобусом, – ответила Джинни.

– Точно, ты ведь уже упоминала автобусную станцию…

Так и шел этот разговор: обмен привычными застольными любезностями. Возьми печенье, давай отрежу тебе кусочек кекса, не хочешь ли еще чаю… И это могло продолжаться вечность. Джинни чувствовала в Роберте то же напряжение: им хотелось оттолкнуть стол, схватить бабушку и дедушку, встряхнуть их как следует, чтобы вытряхнуть из старых черепашьих панцирей и закричать: «Скажите нам правду, ради бога!» Как и Роберт, она держала себя в руках ради папы: нужно быть вежливыми с его родителями.

Но чаша ее терпения наконец переполнилась.

– Пожалуйста, послушайте, – выпалила она, – мы хотим расспросить вас о папе и о многом другом, мы за этим и приехали. Понимаете, мы с Робертом ничего не знаем о своей семье… Несколько недель назад я даже не знала, что у меня есть брат, никогда не слышала о нем и думала, что папа был женат на маме. Такое и вообразить сложно! Но тут я вспомнила, как жила здесь несколько дней в детстве и решила, что вы можете нам что-нибудь рассказать…

Постепенно, она умолкла. Все замерли, точно скульптуры: Роберт смотрел в тарелку, дедушка – куда-то в стену, бабушка вообще закрыла глаза. Казалось, они все вдруг лишились дара зрения, и только Джинни беспомощно переводила взгляд с одного на другого, пытаясь безмолвно попросить о том, что не решался произнести ее голос, а щеки у нее горели от смущения. Ну почему они такие?! Почему она опять оказалась другой, не только внешне, но теперь и внутренне?

Но тут вмешался Роберт.

– Джинни верно говорит, – сказал он, подняв глаза. – Мама мне ничего не рассказывала. Ни о вас, ни об отце. Вообще ни слова. Как будто ни вы, ни он никогда и не существовали. О Джинни я тоже ничего не знал. Получается, я о папе не имею ни малейшего представления и сейчас, куда уж мне задавать ему вопросы. И Джинни тоже ничего спросить не может: он ведь ей обо мне не рассказывал. Мы как слепые котята…

– И только вы можете нам что-то рассказать, – закончила Джинни. – Поэтому мы приехали. Мы ничего не скажем ему, если вы не захотите.

– Он хорошо с вами обращается? – спросила бабушка после небольшой паузы.

Дедушка поерзал, как будто стул вдруг перестал быть удобным.

Джинни кивнула.

– Да. Он очень… добрый, – сказал Роберт. – Но мы хотим понять, кто мы на самом деле.

Он так точно сформулировал желание Джинни, что ей оставалось только с энтузиазмом кивнуть. Дедушка уперся ладонями в стол и встал.

– Пойдемте в гостиную, – предложил он. – Там гораздо удобнее. За накрытым столом не поговоришь…

* * *

Эта история началась сразу после войны. У дедушки был лучший друг, Артур Уивер, и после армии они вместе открыли свое дело: продавали детали двигателей. А потом, с разницей всего в месяц, оба женились. Дедушка и бабушка – Кен и Дороти – и Артур и Китти стали неразлучной четверкой. Они вместе ходили в кино, по очереди приглашали друг друга на ужин по выходным, а после играли вместе в бридж, ездили вчетвером в отпуск, одалживали друг другу газонокосилки, дрели и проекторы, даже хобби у них были общие: гольф, походы и виноделие. Когда Дороти родила Тони, а Китти – спустя полгода – Джанет, эти отношения будто получили новую печать качества. «Золотое было время», – вздохнул дедушка, да и бабушка тоже так считала.

Джинни слушала их рассказ с неослабевающим вниманием. Так вот откуда она родом – по крайней мере, наполовину: из крошечного, чопорного, уютного, невыносимо самодовольного мирка партий в бридж, до блеска отмытых машин и аккуратно подрезанных розовых кустов, в котором всегда голосовали за партию консерваторов. Но самым странным для нее была эта неразлучная дружба, так похожая на одержимость двумя людьми: Артуром и Китти, Артуром и Китти, Артуром и Китти. Не просто дружба, почти семья, и Джинни, привыкшая к свободе и независимости, которую сумел обеспечить ей отец, чувствовала себя загнанной в угол об одной мысли о таких отношениях. Они выглядели совершенно неестественными и просто обязаны были закончиться катастрофой.

А вот в жизни дедушки это определенно было лучшее время. Насчет бабушки Джинни сомневалась: было что-то потаенное, тщательно загнанное в тень в том, как она кивала, поддакивая его словам, как будто в ее сердце тоже жили сомнения. Но она