– И вы еще учитесь? Тогда приезжайте сегодня вечером. У нас будет закрытая презентация, ничего особенного, никаких формальностей и прочего. Приходите, присоединяйтесь. Чем больше народу, тем веселее. Как вас зовут?

– Джинни Говард. Спасибо большое! Кто меня пригласил?

– Пол Чалмерс, я владелец галереи. Я про вас не забуду. Приходите, может, и с самой художницей пообщаетесь. Она приедет позже. Увидимся около семи.

Джинни ошарашенно повесила трубку. Чужие мечты об идеальной жизни привели ее сюда, отступать было уже нельзя.

14

«Смерть полковника Пола»

Галерея L’Ouverture оказалась совсем недалеко от доков. Перед отправлением из Честера Джинни успела купить на вокзале карту Ливерпуля, и все время в поезде то изучала ее, то невидяще смотрела в окно, иногда улыбалась, не в силах сдержать внутри чувство, до смешного напоминающее счастье. Дорога от станции Лайм-стрит до галереи заняла двадцать минут. Все, что Джинни увидела по дороге, прошло мимо ее сознания.

В пять минут седьмого она уже была на месте и усилием воли остановилась и осмотрелась, чтобы хоть немного успокоиться. Узкая улица, на которой находилась галерея, казалось, прожила две разных жизни, и следы каждой до сих пор были отчетливо видны. Сначала тут были офисы процветающих компаний, занимавшихся морскими перевозками и торговлей хлопком. На смену им пришли редакции заштатных газетенок и пыльные ателье. Теперь тут начиналась третья эпоха: время размытых, но модных понятий вроде дизайна и стиля, дорогих бутиков, архитектурных бюро и – разумеется – галереи L’Ouverture.

Галерея оказалась длинным зданием со стеклянной витриной, в которой были выставлены скульптуры. На серо-желтых стенах висели картины, но Джинни шла по противоположной стороне улицы и не могла их как следует разглядеть. Зато ей было видно, как внутри кто-то ходит.

Она перешла улицу. Сердце так стучало в груди, что его, наверное, было слышно в соседней винотеке. На двери галереи висела афиша выставки. Джинни посмотрела на нее, потом постучала по стеклу. Человек внутри повернулся и помахал ей рукой.

Это был мужчина лет тридцати, чернокожий и довольно тучный, в костюме, очень похожем на те, что продавались в дорогом магазине по соседству. Когда он заговорил, Джинни с удивлением поняла: это ему принадлежал мягкий голос с шотландским акцентом, и тут же разозлилась на себя за то, что удивилась. А потом задумалась: неужели и те, кто говорит с ней, сразу понимают, что она из Уэльса.

– Вы Джинни Говард, – сказал мужчина.

– А вы мистер Чалмерс? Спасибо за приглашение. Передать не могу…

– Всегда рад. Я тоже когда-то был студентом. Заходите. Можете помочь мне, если захотите.

Он накрывал небольшой фуршет – точнее, снимал прозрачную пленку с блюд, которые уже были готовы: тарелок с салатом и холодной пиццей, жареной курицей и разнообразными закусками с карибским колоритом. Джинни он попросил достать из картонной коробки и расставить на столе бокалы для вина, а потом разложить салфетки между стопками одноразовых тарелок. Она словно вернулась в яхт-клуб, и тут же виновато понурилась: Энджи ждет ее сегодня, а она не придет и даже не предупредила. Еще Джинни поняла – хотя уже не так виновато, – что папа будет искать их с Робертом… Нет, слишком сложно. И Джинни решила пока не думать об этом.

Пол Чалмерс о чем-то ее спросил.

– Нет, мой папа – англичанин, – ответила она, собравшись с мыслями, – а мама приехала с Гаити, потому мне и интересны… Я видела несколько работ Аннель Батист в журнале. Не помню точно, в каком-то американском. И сейчас, когда увидела анонс, я поняла, что просто не могу пропустить выставку. Вы очень помогли мне…

– Аннель – звезда выставки, но мы не акцентируем на этом внимание. У нас много и других хороших работ. Ее картины выставлены в большом зале, вон там. Хотите занести рюкзак в кабинет? Он за той дверью, и налево.

За дверью оказался узкий коридор, на деревянном стенде лежало несколько картин без рам. Ковер на полу тоже был серо-желтым, как и стены. Все казалось очень новым и очень чистым. Джинни оставила рюкзак в маленьком кабинете, заметила рядом дверь в туалет и забежала туда, не в силах больше бороться со странным ощущением в желудке. Ее стошнило.

Потом она сидела на полу, сжавшись в комок и трясясь, как от озноба, и думала о том, что не стоило сюда приходить. Если бы только мама Роберта не умерла. Если бы только Джинни никогда не пришлось узнать о нем, не пришлось потревожить эту чудовищную паутину лжи.

Впрочем, это продолжалось недолго. Так или иначе, она уже проделала такой путь. Через час они с мамой встретятся. Джинни встала, умылась и вернулась в галерею.

Пол Чалмерс разговаривал по телефону, поэтому она сразу прошла в большой зал, где были выставлены картины ее матери.

Когда Джинни впервые начала интересоваться историей искусств и живописи, отец купил ей большую книгу, в которой были сотни репродукций разных картин. Она читала и перечитывала ее, испытывая нечто большее, чем восторг. Это чувство напоминало скорее жадность. Джинни буквально впитывала все, что эти страницы могли рассказать ей о Возрождении, импрессионистах, кубистах, Боттичелли, Моне и Пикассо; она дышала этими именами как кислородом, хотя прежде и не подозревала, что в нем нуждается. Среди множества картин ей особенно запомнились две: «Аранжировка в сером и черном» Уистлера – портрет матери, которую он изобразил сидящей на стуле с прямой спинкой, и «Вид Толедо» Эль Греко. Она до сих пор помнила свою реакцию на них: Джинни тогда на секунду забыла, как дышать, потрясенная сочетанием форм и красок. Она буквально испытала шок.

То же самое случилось, стоило ей взглянуть на большую картину, занимавшую почти всю дальнюю стену. И эта реакция была искренней, она не имела отношения к тому, кто написал это полотно, только к самому его содержанию. Это был шедевр. На холсте был изображен черный мужчина средних лет в броской униформе, украшенной медалями и эполетами, падающий на красный ковер в роскошно обставленной комнате. Смерть застала его за обедом: на столе все еще стояла тарелка желтого супа. Позади него через открытые окна и двери наблюдала за происходящим целая толпа: белые и черные, старые и молодые, богачи и бедняки. Некоторые держали в руках предметы, которые позволяли определить род их занятий: вот банкир с пачкой купюр, вот наркоман со шприцем, вот торговец оружием с пистолетами, крестьянин с цыплятами. Выражения их лиц подсказали Джинни, что все эти люди были либо жертвами, либо пособниками умирающего.

Все это было важно, но не менее важным казалось странное сочетание цвета, выбранного художницей для ковра – красного с оттенком желтого. Зритель сразу понимал, что это не случайно, и догадывался