Вдобавок этот лорд Руан, который был вовсе не безобиден. Не обладая неотразимой красотой Даттона, он был опасен на свой манер. Пока все мамаши в обществе оберегали своих дочерей от Даттона, зная, что те пренебрегут каждым их словом, не упоминалось о Руане, столь искушенном, что любые наставления были бесполезны.

А ведь они составляют компанию Амелии за ужином, не считая тети Мэри, о которой чаще, как-то забывали, вероятно, из-за того, что ее хватало только до второго блюда, когда она мирно засыпала над своей тарелкой. Мэри в этот момент сидела слева от Руана, где никак не могла навредить.

Впервые за то время, как они с Амелией стали выходить в свет, Луиза страстно пожелала, чтобы их наставница сохраняла трезвость.

Со своего места Луиза могла видеть, что София сидела по другую сторону стола, как раз напротив Блейксли. Он, казалось, был не слишком доволен своим местом. Абсурдно, что на этом семейном торжестве он не мог сам выбрать себе место, которое желал. Луиза нисколько не сомневалась в том, что, окажись Молли, герцогиня Хайд, ее матерью, она не позволила бы дочери никаких вольностей, вроде выбора приятного места за ужином. К тому же ей пришло в голову, что Молли Хайд вернулась из американских колоний в те времена, когда они еще не перестали называться колониями. Уж не в этом ли причина ее столь нежной дружбы с Софией Далби?

Это было весьма вероятно, и Луиза была как никогда уверена, что ее разговор с Софией был подобен обручению с врагом. Она нисколько не продвинулась в возвращении своих жемчугов, Даттон сидел в милях от нее, и ей буквально дышал в затылок американский индеец.

Если бы Луиза была не так хорошо воспитана, то точно ударила бы кого-нибудь.

— Вы выглядите не такой уж счастливой, — сказал Джордж Грей. — Я мог бы это исправить.

— Вы заблуждаетесь! — резко возразила она, устремляя пристальный взгляд в направлении Даттона, который в этот момент что-то говорил Амелии, получив в ответ лишь вежливую улыбку.

Молодец, Амелия.

Вежливую, но не восторженную. Поскольку Даттон был двенадцатым по линии какого-то непонятного герцога в Нортумберленде, что ни в коем случае не отвечало требованиям, он не мог рассчитывать на какой-либо интерес со стороны Амелии.

— Не слушайте его, леди Луиза, — сладкогласой сиреной воззвал к ней Пенрит. Хотя и предполагалось, что сирены — женщины и наверняка гречанки, это мысленное сравнение показалось ей очень удачным. — Вы выглядите, как подобает, и, как всегда, обворожительны.

Как раз в этот момент Даттон что-то шептал Амелии прямо на ухо. Амелия покрылась румянцем и смеялась гораздо более восторженно, чем следовало бы. Руан, вздернув подбородок, изучающе смотрел на Амелию с некоторым удивлением.

В эту минуту Амелия проявляла себя не с лучшей стороны.

Кто-то с краю стола уронил вилку на тарелку, издав дисгармоничный звук, который так совпадал с ее настроением. В поисках источника звука Луиза как-то сразу перевела взгляд на Блейксли. Его голубые глаза горели и были устремлены на нее. Она могла ответить ему лишь таким же сорящим взглядом.

Неужели он думал, что ей нравится то, что здесь происходит?

Иногда Блейксли бывало трудно понять. Казалось, ему доставляло удовольствие быть таким сложным.

Не успела она отвести взгляд от Блейксли, как почувствовала, что ей стоит посмотреть на Джорджа Грея, который, если Луиза не ошиблась, слегка оперся кончиками пальцев на кресло всего в дюйме от её бедра. А между тем Блейксли взглядом ясно дал понять, что ей нужно извиниться и встретиться с ним вне гостиной. Но поскольку уже подали первое блюдо, она не могла выйти из-за стола тотчас же.

Луиза пыталась показать это взглядом, но тут мистер Джордж Грей счел момент подходящим, чтобы кончиками пальцев скользнуть по ее ноге прямо над коленом. Луиза, отбросив сомнения, подозвала лакея, чтобы тот отодвинул ее стул, встала, принесла свои извинения его светлости герцогу Хайду, который, пожалуй, был более симпатичен, чем его жена Молли, и покинула Красную гостиную через дверь, ведущую в гардеробную. Только попав в эту большую безлюдную комнату, скудно освещенную всего парой канделябров по пять свечей, она попыталась перевести дух. Дыхание прерывалось, но так и должно быть, ведь она сбежала от дикого индейца. Он даже касался ее!

Блейксли вошел через другую, менее заметную дверь, как раз на ее третьем вдохе. Он выглядел совершенно обезумевшим от гнева. Что с ним случилось? За столом он занимал довольно хорошее место, так что вряд ли его мог хватать какой-нибудь там индеец.

— Вам нужны ваши жемчуга или нет, Луиза? Если вы так и дальше будете продолжать, то либо окажетесь замужем за ирокезским воином, живущим на краю озера в Северной Америке, либо вас оседлает Пенрит, который будет мерзко использовать вас.

Его слова вновь на секунду сбили ее дыхание, но Луиза быстро справилась с волнением.

— Вы говорите, Пенрит будет использовать меня хуже, чем Грей? Вы, должно быть, глупец. По крайней мере, Пенрит не распускает руки.

— Он трогал вас?

Луиза уже не раз видела, как Блейксли бросал на нее свирепые взгляды, и все же она могла с уверенностью сказать, что не боится Блейксли, однако сейчас в его лице было что-то настораживающее. Для него это было совершенно несвойственно.

Совершенно.

Блейксли сделал шаги приблизился к ней более, чем разрешали приличия, его глаза в тусклом свете выглядели практически угрожающе.

У Луизы не было настроения пугаться, ведь ее только что касался индеец. Не достаточно ли она натерпелась от мужчин за этот ужасный вечер? Не смешил ли Даттон Амелию?

— Луиза, — сказал Блейксли, — ответьте мне.

Она хотела сказать, чтобы он оставил ее в покое, забыл, что у нее когда-то был жемчуг, который она потеряла, или сердце, которое ей разбили.

Она хотела сказать, что он может получить эту мисс Прествик с ее блестящими темными волосами и безупречным бриллиантовым гарнитуром, и что у него нет никакого права спрашивать ее о мистере Грее или любом другом мужчине.

Она хотела сказать, что у него нет никакого права упоминать ее имя в Белой гостиной.

Она хотела сказать, что ей совсем не нравится, куда ее посадили за ужином.

Она хотела сказать ему, что вечер выдался гнетущим и без его замечаний.

Она хотела сказать ему, что он — самый саркастичный человек из всех, кого она встречала, и что он заставляет ее смеяться, как никто другой, и что она, вполне возможно, почти ненавидит его за это.

Даттон ее никогда не смешил. Даттон… она не могла точно вспомнить цвет его глаз, потому что синий взор Блейксли пронзил ее сердце. Он уничтожил Даттона для нее, и это было непростительно.

Блейксли не понимал, что это было непростительно?

Все это и еще кое-что так и хотело сорваться с ее языка. Но тут Луиза совершила ошибку, простую ошибку, посмотрев в его глаза и увидев в них теплое пламя свечи, почувствовав его руку на своей руке и его дыхание на своей коже… и затем что-то случилось.