Он прихватил меня под руку, как девушку на прогулке. Поволок вперед.

Я плелся и повторял в уме: «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди». В какой-то момент забормотал вслух.

Субботин разобрал слова и подхватил: «Как я выжил, будем знать только мы с тобой…»

И так по кругу мы повторяли от конца до начала и от начала до конца.

Субботин скомандовал:

— В ногу!

И я взял шаг. Как мог, так и взял.

В Янкелеву дверь не стучали. Субботин ловко подцепил щеколду и открыл.

Янкель спал. По запаху чувствовалось, что в доме больной человек.

Субботин разбудил Янкеля.

Тот в темноте вскочил, но не удержался на ногах.

— Кто тут?

— Свои, — ответил Субботин. — Субботина помнишь?

Янкель повторил, как в гипнозе:

— Субботин. Помню.

— Вот и хорошо. Я с Нислом. Ты понимаешь? В своем уме? Или в горячке?

Янкель ответил, что в своем уме. Зажег каганец. Сел за стол. Я тоже сел. Субботин стоял над нами, как памятник.

— Ну что, евреи, будем разговаривать начистоту. Будем, Янкель?

— Не знаю, товарищ Субботин. Я тебя давно не видел. Рассмотрю, подумаю. С чем явился?

— Это ты мне явился, Янкель. Явился вместе с Нишкой в страшном сне. Я бы тебя сто лет не видел. Вспоминал, да. Вспоминал не раз. А видеть желания не было. Честно скажу. Мне та жизнь только в кошмарах геройских вспоминалась. И ты заодно с ней. Так что я если пришел сюда, то по крайней надобности.

— Ага, — Янкель рассматривал лицо Субботина, задрав голову.

Посмотрел, посмотрел. Встал.

И уже наравне сказал:

— Поговорим, Валера. Хотите, раздевайтесь. Хотите, нет. Угостить вас нечем. Не обижайтесь.

Янкель и Субботин стояли друг напротив друга. И я понял, что Субботин сильней. И ноги у него крепче стояли на полу. И руки в кулаках наготове. А Янкель согнутый. Весь согнутый. И ноги, и руки крюками. Он не стоял. Цеплялся.

Я тоже встал. Подошел к Янкелю немножко сзади и подпер его плечом. Вроде ненароком.

— Янкель, Валерий Иванович, садитесь. Стоять — это лишнее. Мы не стоять тут собрались. Правда, Валерий Иванович?

Субботин сел первый. За ним и Янкель. Я остался между ними. Третьей табуретки не было за столом. Я снял кожух. Сел на кровать. Постель горячая от Янкелева тела. Меня аж обдало жаром и запахом больного пота.

Янкель заметил, что я без рубахи:

— Что ты голый? Так спешили, что рубашку забыл напялить?

Субботин ответил за меня:

— Нисл на жалость бьет. Ничего. Ты не особенно жалостливый, не заплачешь?

Янкель ответил с улыбкой:

— Не заплачу. Ты ж меня знаешь.

Субботин снял ватник, кинул на кровать, развернулся грудью во всю ширь, показывая Янкелю форму.

Заговорил:

— Янкель, честно тебе скажу, я не знаю, что делать. То есть я знаю. Но что знаю — то делать не хочу. Нишка заварил кашу по своей части. Это пока отставим. Но ты такой кулеш заправил — я перед тобой преклоняюсь. На самом верху не додумались — а ты сообразил. Только, как я тебя понимаю, ты с теми, что наверху, не советовался. Ты у них не в поводу идешь. У тебя свой повод. Собственный. Правильно?

Янкель не сообразил, куда клонит Субботин.

— Ну. Дальше.

— Дальше. Ты опытный партизан. Ты понимаешь, что про твои еврейские штучки рано или поздно станет известно кому надо. Я тоже тот, кому надо. На мне погоны. И твою оглоблю развернут в нужном направлении. А потом, когда придет назначенный час разоблачения еврейских коварных замыслов, — вы с Нишкой, который к тебе подстегнулся из-за своей молодой дурости, первыми пойдете, и за собой евреев поведете, как баранов. Ты про это подумал?

Янкель опустил голову.

— Ты слушай внимательно. Пока по-настоящему в курсе только я. Ну, Гриша Винниченко краем уха. Я ему наплел в общих чертах, что выполняется специальная операция. Что и как — не расписывал по буквам. Он будет молчать. Еще и Нишку оберегать. И вот я сейчас думаю: на корню пресечь твою вредительско-сионистскую деятельность, или подписать тебя в агенты и разыграть, как говорится, козырную на сегодняшний момент карту. Мне — новые погоны. Они на дороге не валяются.

Янкель поднял глаза:

— Погоны не валяются. А я валяюсь, получается? Ты меня спроси, пойду я к тебе в агенты или не пойду. А потом себе погоны чипляй.

— Я Нислу объяснил, что ваша с ним воля меня не интересует. Он хотел повеситься, да петлю свернуть не сумел. Не дорос еще. Ты сумеешь. А что толку? Лагерь свой ты с землей не сровняешь. Мы туда оружие подвезем. Свидетелей твоих еврейских и других, Наталку Радченко, например, позовем. Они нам подтвердят про твои настроения. Устроим всемирный суд. Смерть поджигателям Третьей мировой войны. Лучше второго пришествия. Будь спокоен за этот вопрос. Учти, Гриша молчит-молчит, а выпьет лишнего и кому-нибудь болтанет. Про Нисла болтанет. Нисла в лагере найдут. Чей лагерь, кто его соорудил, зачем — ответ сам собой напросится. В общем, выхода у вас с Нислом нет.

— Нет выхода, — Янкель встал, ногой отодвинул табуретку. Оперся кулаками на стол. — Что так, что так — выхода нет. А ты не думаешь, товарищ Субботин, что ты живой от меня не уйдешь?

— Как сделаешь, так и будет. Отпустишь — уйду живой. Не отпустишь — неживой уйду. Меня будут искать. Выйдут по ниточке. Я тебя и неживой привяжу крепче некуда.

Янкель повернулся ко мне:

— Ну, Нисл, что скажешь?

Я ничего не сказал.

Субботин поднялся с силой.

— Ноги натрудил по снегам бегать. Оставайтесь пока. Делайте что хотите. Все равно вам конец. А со мной договоритесь — поживете чуть-чуть. А может, и потом поживете. В тюрьме, а поживете.

За Субботиным хлопнула дверь.

Янкель метнул в меня глазами:

— Так я и знал. Зачем ты его притащил сюда? Зачем ты к нему привязался веревкой, теленок паршивый! Все доложил? Ничего себе про запас не оставил?

Янкель говорил не сердито.

А я ему не сердито ответил:

— У меня по-другому никак не получалось. Гриша Винниченко разнарядку получил. Описание примет. Меня ж за немца ищут. Прижал к стенке меня, я сдуру болтанул, что это я и есть. Убийца немецкая. А дальше закрутилось, как в колесе. Прости меня, Янкель. Я б спокойно теперь пошел по своему делу. А теперь и ты ко мне пристегнут. А Субботин что. Субботин ничего. Он же меня тогда упас. С немцем. Я на него понадеялся. А вот как он заговорил. Ему рот не залепишь. Что делать, Янкель?

Янкель кышнул меня с кровати. Прилег. Закрыл глаза. И даже вроде перестал дышать. Я присматривался к его животу. Живот не поднимался и не падал.