— Это мой лучший слушатель, мама, — сказала Вероника Николаевна. — Я тебе говорила о нем.

— Говорила, говорила, — охотно подтвердила старушка.

Лицо ее показалось Талызину знакомым. Потом он вспомнил, что мельком видел ее в окне, когда провожал Веронику.

Агриппина Захаровна пошла на кухню приготовить чай.

Вероника, пытаясь скрыть легкое замешательство, вызванное неурочным приходом Талызина, принялась наводить порядок на пузатом комоде.

Гость, сопровождаемый Сережей, подошел к зеркалу и стал рассматривать фотографию, прикрепленную над ним. Молодой мужчина в форме младшего лейтенанта глядел прямо, открыто.

— Мой муж, — сказала Вероника Николаевна, проследив взгляд Ивана. — С войны не вернулся, пропал без вести… — Голос ее дрогнул.

— Вы получили извещение?

— Нет.

— В таком случае… Знаете, всегда остается надежда…

— Он писал мне с фронта, писал часто, как только выдавалась свободная минутка, — горячо заговорила женщина. — И вдруг письма перестали приходить. Как отрезало…

— Надо сделать запрос.

Вероника Николаевна махнула рукой:

— Куда я только не писала! Столько запросов послала — числа нет. Всюду обращалась, куда только можно. Да и сейчас пишу, но ничего вразумительного в ответ не получаю.

— Война, страшное народное бедствие, — вздохнул Талызин. — Миллионы людей сдвинулись с мест, миллионы все еще, хотя наступил мир, находятся в движении, ее имеют постоянного адреса. Как говорится, вавилонское столпотворение…

— Я понимаю, — задумчиво произнесла Вероника Николаевна, — и надежды не теряю. Продолжаю делать запросы, и каждый день ожидаю вестей…

Агриппина Захаровна внесла в комнату закипевший чайник.

— Прошу к столу, Иван Александрович, — церемонно сказала она, улыбнувшись Талызину.

Вероника быстро разложила по тарелкам нехитрую закуску. Затем строго сказала мальчику, крутившемуся тут же:

— Сергей, пора в постель.

— Ну, мам… — протянул Сережа, готовый расплакаться.

— Никаких разговоров.

До того как на стол был водружен чайник, Талызин и Сережа успели познакомиться поближе. Мальчик показал гостю свою коллекцию марок, а Талызин починил барахлившую железную дорогу. Поэтому он счел необходимым вмешаться в разговор, грозивший перейти на повышенные тона.

— Вероника Николаевна, — произнес он, — пусть Сережа немного побудет с нами.

— Это в честь чего же?

— В честь открытия движения!

— Это как? — подняла брови Вероника Николаевна.

— Движение по железной дороге, — пояснил Талызин, кивнув на игрушечные вагончики.

— Разве что в честь открытия движения… Пятнадцать минут — и ни минутой больше. Слышишь, Сергей?

Сережа с криком «Ура!» взгромоздился на стул рядом с Талызиным.

Агриппина Захаровна начала раскладывать по блюдцам варенье.

— Крыжовник? — спросил Иван.

— Крыжовник, — подтвердила она. — Сами варили.

— А я собирать помогал, — вставил Сережа, погружая ложку с вареньем в чай.

Потом потолковали о текущих делах в институте и на курсах, причем Агриппина Захаровна обнаружила немалую осведомленность. Чувствовалось, мать и дочь дружны и понимают друг друга.

— А курсы-то нынче кое-кому оказались не под силу, — заметила Вероника. — Многие ребята, как говорится, складывают оружие. Уходят. В одной моей группе, например, меньше половины осталось.

— Дезертиры, — добавил Талызин, подливая себе чаю.

— Дезертиры не дезертиры, но мне это не нравится, — сказала Вероника. — Привыкла работать с полной нагрузкой.

— Что же делать? — вступила в разговор Агриппина Захаровна. — Насильно учить твой английский никого не заставишь.

— И не собираюсь никого заставлять. Студенты сами должны понимать: ведь лучше же знать два иностранных языка, чем один. Разве не так?

Сережа, тараща сонные глаза, переводил взгляд с одного на другого, сидел тихо, радуясь, что за разговором взрослые о нем забыли.

— Ну как ты, Ника, не понимаешь! — всплеснула руками Агриппина Захаровна. — Студентам и так достается, институт-то ведь нелегкий. А тут еще — второй язык иностранный. Сама ведь рассказывала, как тяжело приходится Ивану Александровичу, — кивнула она на Талызина.

— Ах, мама, разве в этом дело? — лицо Вероники зарозовело. — Главное, он же тянет, справляется. Правда?

Иван кивнул.

— Почему же другие не могут осилить? — пожала она плечами. — Просто не понимаю.

— Но вы забыли, Вероника, рассказать, что надумали сделать для привлечения народа на курсы, — напомнил Талызин.

— Очень просто. Обращусь к институтской общественности. Между прочим, я уже переговорила с комсоргом вашего курса. Активный такой парень. И, знаете, он очень заинтересовался моим контингентом.

Иван отодвинул чашку:

— Вы с Шустовым говорили?

— Ну да.

— И что он?

— Я же говорю — поддержку обещал.

— Поосторожнее с ним, — произнес Талызин, и что-то было в его голосе такое, что заставило женщин переглянуться.

— А что вы, собственно, имеете в виду? — насторожилась Агриппина Захаровна.

— Ну как вам сказать… Скользкий Шустов человек, — неопределенно ответил Иван Александрович.

— А может, у вас с Шустовым конфликт вышел? — спросила Вероника.

— Дело вовсе не в конфликте, — ответил Талызин, удивляясь ее проницательности.

— Ох, вижу, и впрямь трудно вам достается учеба, Иван Александрович, — вздохнув, подвела итог Агриппина Захаровна.

— Ничего, как-нибудь справлюсь, — улыбнулся Талызин. — В войну труднее приходилось.

— В войну всем ох как несладко пришлось, — вздохнула Агриппина Захаровна.

— Вы на каком фронте воевали? — спросила Вероника Николаевна.

— На разных довелось…

— Послушайте, — она перевела взгляд с Талызина на фотографию над зеркалом, — а может, вы его встречали?.. Там, на фронте…

Иван покачал головой.

— Конечно, я глупости говорю. Где там встретишь? В таком-то столпотворении…

Они допили чай в тяжелом молчании.

Талызин посмотрел на часы, поднялся и начал прощаться.

— Приходи к нам в гости, дядь Ваня, — попросил Сережа, влюбленно глядя на Талызина.