— И впрямь, захаживайте, Иван Александрович, на огонек, — по-прежнему церемонно произнесла Агриппина Захаровна. — А ты гостя проводи, — добавила она, обернувшись к дочери.

— Мама вас признала, — сказала Барановская, когда они вышли за палисадник. — А это редко с ней бывает.

Они не спеша шли по пустынной улице к остановке троллейбуса. Мимо прокатила машина с зеленым глазком, но Талызин сделал вид, что не замечает ее: финансы его находились в плачевном состоянии.

На остановке не было ни души. Они тихо переговаривались в ожидании троллейбуса, как старые, добрые знакомые.

— Какие у вас планы на каникулы? — спросила Барановская. — В дом отдыха поедете?

— Нет, останусь в Москве. Позанимаюсь немного по специальности. И потом, подработать думаю, стипендии не хватает.

— Где?

— На станции Сортировочной. Там грузчики требуются, я на днях справлялся. Платят неплохо. А заниматься в общежитии будет удобно, многие разъедутся на каникулы.

Вероника плотнее закуталась в платок.

— Иди домой, замерзнешь, — забеспокоился Талызин. Он сам не заметил, как перешел на «ты».

— Ничего, троллейбуса дождусь, — сказала Вероника.

— А как устроишься с питанием? — нарушила паузу Вероника Николаевна, тоже переходя на «ты». — Студенческая столовая ведь закрывается на каникулы.

— Тоже мне проблема! — беспечно махнул рукой Талызин. — Мало ли столовых в Москве. Да тут, кстати, один товарищ приглашал меня на домашние обеды, так что перебьемся. Послушай, а как уменьшительное от имени Вероника? Я думал — Вера, а мама зовет тебя Ника. Правильно как?

— Какая разница, лишь бы звали ласково.

Иван вдруг привлек ее за плечи и попытался поцеловать.

— Не нужно, — отстранилась Вероника.

— Я тебе не нравлюсь?

— Нравишься, — вздохнула она. — Я заметила тебя с первого дня, с первого занятия. Помнишь?

— Еще бы!

— Но я не могу… Я просто не могу… Неужели надо объяснять тебе?..

— Не надо.

Из-за поворота показался троллейбус.

— Мы увидимся, Ника?

— А почему бы нет? Заходи к нам. — Вероника улыбнулась на прощанье.

Всю долгую дорогу до общежития Талызин перебирал в памяти вечернее чаепитие у Барановских. Вспоминал каждое слово Вероники, каждый жест, затаенную печаль в глазах, фотографию строгого танкиста над зеркалом, Сережку, который несколько раз влезал ему на колени, и Агриппину Захаровну, смотревшую на него с материнской нежностью.

Решив убрать Гарсиа, Четопиндо все тщательно продумал и взвесил.

Совершив задуманное руками Миллера, он сразу убивал двух зайцев: во-первых, со сцены исчезал Гарсиа, во-вторых, Миллер связывался по рукам и ногам. Его новый помощник, конечно, не мог не понимать, что, будь фотография, на которой он душит Гарсиа, передана полиции, конец бразильцу немецкого происхождения или там немцу бразильского происхождения неминуем.

Впрочем, все это на крайний случай, рассуждал Четопиндо, случай, который, даст бог, не наступит. Миллеру готовится совсем иная судьба… Не случайно, разговаривая с ним вечером в доме Шторна накануне пластической операции, он, Четопиндо, не побоялся раскрыть свои карты.

— Несколько дней после операции вы должны избегать солнца, — обратился Шторн к Миллеру. — Следите, чтобы его лучи не попадали на лицо. Есть у вас сомбреро?

— Куплю.

— Пойди-ка поищи шляпу в прихожей, — повернулся Шторн к ассистенту.

— Не нужно, Шторн, — вмешался Четопиндо. — У нас в машине есть сомбреро.

— А, ну хорошо, — кивнул Шторн. — Послушай, Артуро, а где твой симпатичный шофер?

Четопиндо пожал плечами:

— В машине, должно быть, возится. Ты хочешь его видеть?

— Не обязательно.

— Так зачем тебе Гарсиа?

— Передай ему мою благодарность, — попросил Шторн, — за то, что прибрал листья возле дома.

— Передам, — пообещал Четопиндо.

Шторн прошелся по гостиной.

— Позавтракаете? — предложил он.

— Спасибо, мы спешим, — отказался Четопиндо. — Перекусим в дороге.

Время от времени то Шторн, то Четопиндо поглядывали на Миллера, стоявшего у окна: Шторн — с гордостью, как мастер-художник на только что завершенное полотно, Четопиндо — с нескрываемым удивлением, смешанным с восхищением. Генерал не впервые видел работу Шторна, но каждый раз она вызывала у него восторг.

Миллера и впрямь было не узнать: вместо плотных холеных щек — чуть впалые щеки не то спортсмена, не то аскета. Уши, которые прежде оттопыривались, были теперь прижаты. Прямой нос, которым Миллер гордился, приобрел пикантную горбинку. Холодные навыкате глаза взирали на мир сурово, с некоторой долей презрительности.

Четопиндо присмотрелся и спросил:

— Удобно в линзах?

Миллер ответил:

— Режет немного.

— Это с непривычки. Пообвыкнетесь, — успокоил Шторн.

Четопиндо посмотрел на часы:

— Что ж, пора ехать.

— Я провожу вас, — сказал Шторн.

— Не нужно, — властно остановил его Четопиндо.

Шторн остался в доме. Четопиндо и Миллер быстро направились к машине. Прежде чем захлопнуть дверцу, Четопиндо оглянулся, чтобы убедиться, что за ними никто не наблюдает.

Генерал вел машину умело — чувствовался опытный водитель, к тому же отлично знающий дорогу. Без всяких осложнений они миновали ворота в заборе-тайнике и выбрались на автостраду. Четопиндо закурил, и Миллер украдкой опустил немного стекло. Генерал смотрел вперед. Шоссе было пустынным.

— Теперь нужно избавиться от нашего груза, — сказал Четопиндо негромко.

Машина наращивала скорость. Стрелка спидометра давно миновала отметку «100», переползла через «110», «120» и остановилась возле цифры «130». Скорость, однако, не ощущалась — так легко шел «Крайслер».

Миллер время от времени поглядывал на себя в зеркальце водителя.

Четопиндо усмехнулся:

— Привыкаешь к новой «вывеске»?

Миллер не ответил.

Машина продолжала пожирать пространство.

— Сегодня не так душно, как вчера, — заметил Миллер.

— Немудрено: мы поднялись на полторы тысячи метров над уровнем моря, — усмехнулся Четопиндо, раскуривая сигару.

Вдали показались синие горы, казавшиеся воздушными. Вершины были покрыты вечными снегами. Одна из них курилась: в небо поднималась струйка дыма, тоненькая и безобидная издали.