Булыжник скользнул по черепу полковника, и он пошатнулся, закатывая глаза. Зимин уклонился от другого булыжника и едва не попал под удар третьего, проскочившего на уровне виска. Если бы камень попал в череп – точно бы раздробил.

– Держись, сука! – Зимин хлопнул по щеке полковника своей широкой ладонью и встретил первого набежавшего на него противника тяжелым прямым ударом ноги, срезавшим того, будто удар кувалдой. Второго и третьего свалил короткими, незаметными тычками – одним вбил переносицу в мозг, другим врезал в печень, которой явно это дело не понравилось. Оба свалились молча, как снопы. Скорее всего мертвыми.

Краем глаза Зимин заметил, что полковник отошел после удара камнем и отмахивается, прикрывая Зимина справа. Работал он весьма эффективно, в этом ему не откажешь, но довольно грязно – много усилий и мало прока. Привык, по всему видно, драться или один на один, или с двумя-тремя неумелыми пьяными гопниками. Но это и понятно, учитывая специфику его службы и жизни.

А через несколько минут стало совсем худо. Толпа росла, перед двумя залитыми своей и чужой кровью бойцами стояло уже человек тридцать, и были это не простые уличные пьянь-гопники, а матерые, искушенные в разборках бандиты, большей частью – бывшие спортсмены. В девяностые именно они составляли костяк преступных группировок, и те, кто дожил до двухтысячных, могли называться крысами-убийцами – самыми сильными, самыми злобными, самыми живучими тварями. Зимин не знал, легенда это или нет, но в старину, когда людям нужно было искоренить крыс – на корабле или в жилом доме, – они изготавливали крысу-убийцу. В ящик или бочку сажали десятка два живых крыс и оставляли их там без еды и воды на несколько дней. Обезумевшие крысы начинали жрать друг друга, и в конце концов оставался один – самый сильный, самый злобный крыс. И тогда его выпускали на волю.

Крысы или уходили, или погибали, убитые этой тварью-каннибалом.

Так и люди – те, кто выжил после бандитских разборок и милицейских чисток, были тварями похуже крыс. Крысы не убивают для развлечения, не пытают ради того, чтобы получить удовольствие, а вот люди…

Зимин уже не думал о том, чтобы оставлять кого-то в живых. Он бил насмерть, каждым ударом, каждым захватом уничтожая одну из тварей, мечтающих добраться до его шеи. И только одна мысль металась в голове, будто пойманная птичка: «Какого черта они это не останавливают?!»

«Они» – понятное дело, это были те, кто сейчас стоял за стенами сооруженного для пленных загона-кораля, улыбаясь, смотрели на толпу дерущихся чужеземцев и скалили зубы, делая ставки – как скоро этих двух белокожих наконец-то добьет толпа обезумевших соотечественников. Нет ничего приятнее для глаза, чем драка, в которой участвуешь не ты! Нет ничего слаще запаха чужой крови, пролитой на арене ради того, чтобы ты выиграл пару-другую монет! Ведь в жизни так мало развлечений…

Закончилось все так же быстро и неожиданно, как и началось, – в кораль посыпались десятки охранников, одетых в легкие кольчуги, державших в руках метровые дубинки твердого дерева, окованные металлическими кольцами. Толпа нападавших частично рассеялась, частично осталась на месте, выбросив из своего нутра десятка полтора стонущих и безмолвных фигур, оставшихся лежать рядом с теми, кого уложили Зимин и Слюсарь. Теперь можно было перевести дух.

Оба сокамерника опустились на траву рядом с деревом, прислонились к нему спиной и замерли, утихомиривая тяжелое дыхание. Зимин успокоился довольно быстро, полковник же, отвыкший от физических упражнений, с минуту еще ловил воздух широко раскрытым ртом и хрипел, не в силах сказать ни слова. Потом все-таки собрался и выдавил из себя, натужно улыбаясь, как вежливый зритель на концерте Петросяна:

– Ну, ты и силен! Ты же десяток уложил, не меньше! И похоже, что наповал! Говоришь – в штабе служил?! Ох, сцука, и болтун! Хе-хе-хе…

Зимин ничего не ответил. Он устал. Нет, не от того, что только что убил десяток врагов голыми руками. По большому счету это было его работой, вернее – некой особенностью основной работы, но… после той бойни, что он учинил в банке, Зимин будто исчерпал запас прочности, и то, что когда-то он делал бесстрастно, осознавая необходимость, следуя чувству долга, теперь вызывало отвращение и печаль. Даже если убивал закоренелых преступников, бандитов, каждый из которых унес жизни нескольких человек.

– Коля! – Слюсарь толкнул локтем сокамерника, и тот открыл глаза, мгновенно переходя в боевой режим, отбросив все пацифистские мысли. Он, может, сейчас и святой, но мучеником становиться не собирался. Опять нападение?

Но это был тот самый мужчина, который все время мелькал рядом с Властителем, настолько незаметный, настолько невидный и домашний на вид, что Зимин еще тогда заподозрил, что этот человек совсем не так прост, как хочет казаться.

Во-первых, Властитель не советовался больше ни с кем, кроме него, магов и своей жены, во-вторых, Зимин видел, как на человечка смотрят темнокожие охранники – они невольно отодвигались от него, будто это был не человек, а ядовитая змея! Что же надо было сделать, что сотворить, чтобы жестокие изуверы вроде этих негритосов, украшенных насечками на широких щеках, смотрели на тебя как на исчадие ада? Вероятно – многое сделать.

– На колени… – тихо приказал приближенный Властителя, и Зимин поспешил исполнить приказ. Тем более что в его спину и бок уткнулись три острейших клинка, поблескивающих в последних отблесках света ушедшего на покой светила.

Слюсарь уже стоял рядом, уткнувшись головой в траву – на шею ему давил один из вооруженных людей, крепыш, в плечах едва не шире самого Зимина.

– Я Дарс Уонг, правая рука Властителя, – невыразительно сказал мужчина, сделав знак телохранителю, тут же выпустившему из рук шею Слюсаря. – Почему ваши соплеменники напали на вас? Что они хотели? Говори – ты!

– Убить меня хотели, – проворчал Слюсарь, забывшись, и тут же добавил, сжавшись, ожидая удара: – Господин! Я бывший стражник, а это преступники, и они ненавидят стражников. Стоит такому, как я, оказаться в одной камере с преступниками, и они его убьют. Или того хуже…

– Хм-м… а что может быть хуже смерти? – деланно удивился Уонг, в глазах которого плескалась насмешка. – Разве не лучше терпеть, но жить?

Зимин вскинул голову, глядя в глаза вельможе, но ничего не сказал – как и Слюсарь, опасавшийся сказать лишнее, чтобы не получить по спине. Он помнил, как это мучительно больно.

Кстати – как и лечение. Боль, когда его лечил лекарь-маг, была такой сильной, шипучей, что он матерился, скрипел зубами и едва не потерял сознание. Особенно, когда перед лечением в рану втерли какую-то резко пахнущую мазь.

– Когда я спрашиваю – нужно отвечать, – нахмурился Уонг. – И не бойтесь, что ваш ответ мне не понравится. Бойтесь солгать. Вот за это я караю нещадно! Никто не смеет мне врать!

– Есть вещи похуже смерти, – медленно сказал Зимин, глядя в глаза Уонгу. – Господин… Терпеть можно многое, но не все.

– Вот как… – Уонг усмехнулся и тут же посерьезнел. – Поднимайтесь. Пойдем со мной.