Бородин бросил свирепый взгляд на Годунова, махнул рукой, показывая, чтобы он замолчал: его свидетельство значения не имеет, с ним самим неплохо бы прояснить дело, – и снова уставился на меня.

– Так как вы объясните тот факт, что предсказанное вами убийство совершилось?

– Простая логика вас не устроит? Это ведь было понятно: маньяк начал убивать, с каждой новой жертвой он все больше входит во вкус…

– Простая логика меня вполне бы устроила, если бы не ряд обстоятельств. Во-первых, на серийность вы указали с самого начала, когда на нее еще ничего не указывало. Вы настаивали на этом, упорно настаивали. Во-вторых, никакой маньяк не убивает с таким малым промежутком времени. В-третьих…

– Ну хорошо. Я просто чувствую, знаю, вижу картины. Интуиция, если хотите, и не знаю, что еще.

– А, Мисс Сенсация? Мне рассказывали, что вы всегда оказываетесь там, где запахло жареным. Раньше всех.

– Кто рассказывал? – Мне стало неприятно: кто мог меня выдать – Главный? Столяров?

– Не важно. И что же еще вы знаете и видите? Может быть, нам следовало бы взять вас к себе в штат в качестве этакой мисс Кассандры – стали бы предсказывать, где какое готовится преступление, а мы бы предотвращали. – Он надо мной откровенно издевался.

– Я и предупредила, что будет четвертая жертва, – обозлилась я, – что же вы не предотвратили? Ни в каких убийствах я не участвовала! У вас есть какие-то улики против меня? Пожалуйста, предъявляйте. А нет, так оставьте меня в покое!

– Кирочка! – Лев Борисович сжал мое плечо. – Нельзя с ними так, – горячо зашептал он мне на ухо, бедный, пугливый бомж, бывший редактор.

– Ну, в покое я вас не оставлю. Во всяком случае, до того, как вы дадите убедительное объяснение. Вы знакомы с Игорем Ворником?

– Нет, не знакома. Точно так же, как и с тремя предыдущими жертвами. Мне не за что было их убивать.

– Маньяку тоже не за что, но он убивает.

– Я не маньяк.

– Вы знали, что совершится это убийство.

– Простая логика и… предвидение, я же говорила. Других объяснений дать не могу.

– Предвидение… – Бородин яростно поскреб потную лысину пятерней.

– Я вижу картины. Разные. В том числе картины убийства. Это происходит не часто, но иногда происходит.

– Картины убийства! – возликовал майор. – Прекрасно! В таком случае вы должны видеть и убийцу, – подловил он меня.

– Я… не вижу убийцу. – Мне стало душно. Я размотала с головы тюрбан, швырнула полотенце на диван. Зачем вообще завела этот разговор, зачем стала рассказывать ему о картинах? Перетрусила, как мой пугливый Годунов? Решила оправдаться, подыскать себе алиби? Видения не могут служить алиби, кроме меня самой их никто не видит. – Я не вижу убийцы, его лица, фигуры, одежды, но иногда в моих картинах проступают детали, по которым, вероятно, его можно опознать.

– Да? – заинтересовался майор, но и в заинтересованности его чувствовались насмешка и недоверие. – Что это за детали?

– Например, солнечный зайчик. – Мне показалось, что эта тема вполне безопасная для меня и… для того, кого я больше всего не хотела бы увидеть в роли преступника. – Маньяк убивает резким, рассчитанным ударом в висок…

– Ну, это и так понятно.

– И когда он заносит руку для удара, на стене появляется солнечный зайчик – его движения соответствуют движениям убийцы.

– Какой тут можно сделать вывод? – Бородин озадаченно потер лоб.

– Не знаю. Может быть, к его одежде прикреплено что-то блестящее: какая-нибудь зеркальная пуговица, например, или кулон…

Я прикусила язык. Кулон! Кулон в виде знака зодиака на серебряной цепочке вполне может дать солнечный зайчик. Где он, этот самый кулон? В сумке, в кармашке. С тех пор как Столяров мне его отдал, я к нему не притрагивалась.

Напрасно я испугалась, никто ни в чем не может меня заподозрить из-за кулона. И все-таки… Дело не в том, что могут заподозрить – вон Бородин и так подозревает, – дело в самом кулоне, с ним самим связано что-то такое, о чем я и думать не хочу – понимать не хочу, что с ним такое связано.

– По такой детали убийцу не найдешь. – Бородин разочаровался, он ждал от меня большего. И хорошо, что разочаровался, не зацепился за такую важную, убийственную для меня деталь. Я вспомнила, я поняла, не желая того, изо всех сил сопротивляясь пониманию (как сопротивлялась видению в ванной), – поняла, почему так разволновала меня эта чертова цепочка с кулоном: их было две. Алексей купил тогда две одинаковые цепочки – одну для себя, другую подарил мне. Он тоже по гороскопу Рак. Эти цепочки должны были стать для нас талисманами.

Ну и что, ну и что! Солнечный зайчик может отскакивать от чего угодно, и совсем не обязательно от серебряного кулона. И кулонов таких, вероятно, тьма-тьмущая. И…

По спине побежала противная струйка пота, ладони взмокли – мои доводы меня совершенно не убедили. Ощущение того, что Алексей вернулся, что он где-то здесь, рядом, снова сделалось совершенно явственным. Звуки поплыли, голос Бородина звучал в отдалении: я не понимала больше, о чем он говорит. А говорил он теперь с большим жаром, размахивал красной короткопалой рукой. Произносит обвинительную речь в заключение? Пусть обвинительную, если только она в заключение – выносить его присутствие у меня нет сил. Я посмотрела на Годунова – вид у него был страдающий. Он мне еле заметно кивнул – на большее не хватило смелости.

Процокал когтями по коридору Феликс, благовоспитанный мой мальчик – излишне воспитанный: нет бы раз в жизни выйти из себя, впиться зубами в толстую ляжку нашего мучителя.

Речь Бородина между тем подходила к концу. Во всяком случае, он поднялся с кресла, не так размахивал рукой, периоды речи стали короче, то и дело прерывались паузами, а Годунов слегка приободрился. На стол лег прямоугольник визитки – точно конец. Приободрилась и я, настолько, что сумела включиться и даже начала понимать слова. Правда, поспела уж к самому заключительному заключению.

– … Если что-то узнаете, – сказал Бородин и направился в прихожую. По его виду было понятно, что он еще вернется – и в скором времени, может быть даже завтра. Впрочем, пусть его, лишь бы поскорее ушел.

Я поднялась его проводить. Годунов услужливо подал майору ложку для обуви. Надо же, разулся, какой культурный мент!

– Всего хорошего, – попрощался он, но таким тоном, будто пожелал нам провалиться в преисподнюю.

Лев Борисович закрыл дверь и с облегчением вздохнул. Я через силу улыбнулась своему трусоватому защитнику и пошла в комнату.

Больше всего мне хотелось остаться одной, услать куда-нибудь Годунова и хоть час провести в тишине и покое, собраться с мыслями. Но зазвонил телефон, и я вдруг поняла, что ни о каком покое не может идти и речи: это меня разыскивает Главный в связи с новым убийством. Так и оказалось.